Краба видная туманность

На первый взгляд, Краб ничем не напоминает убийцу; легче представить себе, что сей хрупкий юный художник склонен скорее к милосердию, к прощению. Не ошибитесь в его качествах. Десять пальцев пианиста складываются в две руки душителя. Краб не позволит, сложа руки, вечно унижать себя.

Крабу тоже хотелось бы рубануть с плеча — нанести свой удар саблей, — но у него нет на это времени, первым делом нужно отводить те удары, что наносят ему.

* * *

Если разобраться, Краба упрекают прежде всего в том, что на протяжении своего детства он слишком часто общался со своей матерью, этой чудовищной женщиной.

21

Значительную часть своего детства Краб провел в повседневной толкотне и текучке школьных коридоров — совершенно неправильное выражение, можно подумать, что они в обрамлении ив, тополей, осин несут свои волны к самому синему морю, тогда как на самом деле они по прямой перетекают в другие, столь же непротекаемые каналы, ибо все на свете коридоры чувствуют локоть друг друга, составляя единую расчерченную и расчерчивающую квадратиками, лишенную выхода сеть, раз за разом выводящую в школьный класс, дортуар, столовую и слишком редко в спокойный и чистый медпункт, где можно в свое удовольствие немного пострадать.

Очень странно: каждый раз, когда он пытается перенестись в ту эпоху, запруженную гоняющимися друг за другом мальчишками, среди которых он ищет своего, того, кем был он, руководствуясь единственно дрянной — размытой, нечеткой — фотографией, словно вышедшей из-под кисти неумелого живописца, поскольку у него не сохранилось никаких воспоминаний, как он выглядел в том возрасте, когда круче всего было подышать на зеркало, чтобы оно запотело, или пройти сквозь него; так вот, каждый раз, когда он обращается к этим ребятишкам, в одного за другим всматриваясь, — со своей фотографией в одной руке, другой пощипывая остренький подбородок, который никогда не оказывается его собственным, — каждый раз Краб поспешно решает, что ошибся школой, и уходит не солоно хлебавши — разочарованный, переживающий за малыша, настолько озабоченный, что проходит, не заметив, мимо единственного выхода из этого заведения и погружается, увязает в его безвыходном лабиринте (воспользуемся прилагательным, которое само по себе безысходно и бесповоротно попало в ловушку).

Спохватившись, он обнаруживает, что и в самом деле заблудился. Как отсюда выбраться? Он хочет вернуться назад по своим следам, но только окончательно их запутывает. Он ничего не узнает. Знакома ему одна только тоска, кажется родной, слишком родной. Сжимает его в долгих объятиях. Он роется в карманах, вытаскивает оттуда сигарету без фильтра, идеально округлую, нежную и гладкую, плотную; машинально подносит ее к губам, но не зажигает.

Тут в конце коридора появляется мальчуган и, опустив глаза, держась у самой стены и чувствуя себя к ней поставленным, все более и более неуверенным шагом направляется в его сторону — и вот дяденька, который следит за его приближением, посасывая палочку мела, останавливает бедолагу, спрашивает вязким голосом, как добраться до выхода.

— Понятия не имею, — отвечает Краб. — Я и сам его ищу. Пожалуйста, отпустите меня. Вы открутите мне подбородок. Что у вас у всех за грязные помыслы. Грязная педерастическая ностальгия. Каждый день встречаю двоих-троих вроде вас. Пройдет время, отращу вшивую бороденку, и ноги моей здесь больше не будет. А настоящей сигаретки у вас не найдется?

* * *

Краб умрет в зародыше.

* * *

На чужих бабушек страшно смотреть, в очередной раз убеждается Краб, пересекая с букетом в руках запруженные коридоры богадельни; поэтому он идет быстро, не особо оглядываясь по сторонам, пока не добирается наконец до кресла, в котором, как знает, найдет ее; там он душит в объятиях, покрывает поцелуями этакую мумию ведьмы, каковая воняет, чешется, подслеповато щурится, пускает слюну, — странно прекрасную и изысканную старую даму, у которой прядями лезут волосы, ее пожелтевшие волосы, свою все еще живую с незапамятных времен бабушку.

22

Краб умирал от скуки. Путешествия, зрелища — ничто не могло его развлечь. Прописанные врачами возбуждающие не оказывали никакого воздействия. Он перестал есть. Жевать: поначалу терпимо, но потом такая скука. Его начали оставлять силы.

Если пловец, который вдруг перестает плыть, камнем идет ко дну, думал Краб, то у меня под ногами разверзнется земля, с меня хватит. Так и стоило бы умирать, почва уходит из-под ног и наши слишком усталые, чтобы продолжать, тела погребаются стоймя, воткнутые без каких-либо церемоний в землю, а на поверхности уже вновь воцаряется спокойствие, под покровом травы исчезают последние следы этого скоротечного погребения.

Но любопытства у Краба не вызывала уже и смерть. Перспективой вечной жизни вряд ли можно прельстить того, кому не по силам каждое мгновение. Что же касается обещанного ему другими небытия, не привлекало и оно — ну можно ли предложить нечто меньшее пустоты? А от пустоты у Краба пухла голова, сосало под ложечкой.