Краб пишет в публичной библиотеке следующий короткий текст — только для того, чтобы продемонстрировать своей хорошенькой соседке по столу, что такое поэт за работой; посему время от времени его карандаш замирает между небом и землей, облаками и безднами, он на долгие минуты погружается в не имеющую предмета медитацию, но внезапно, будто озаренный, подчиняясь, судя по всему, высшему из тех, что не обсуждаются, приказу, он склоняется над листком и набрасывает как раз вот эту фразу — с лихорадочным возбуждением и едва заметной улыбкой сдержанного удовлетворения на губах, которая тут же сменяется отражающей сомнение гримаской, а затем и грубой гримасой досады; и Краб яростно вымарывает эти последние слова, чтобы переписать их слово в слово, с лихорадочным возбуждением и едва заметной улыбкой сдержанного удовлетворения на губах, выказывая тем не менее пыл нового вдохновения, от которого у него морщится лоб, потом он вновь сдерживает карандаш, нервно проводит рукой по волосам, окидывает смутным взором окружающий мир, отмечая по ходу дела, что его красочный номер действительно впечатляет соседку, поскольку она не отрывает носа от объемистого фолианта, посвященного живописи итальянского Возрождения, явно стремясь в свою очередь произвести на него впечатление, достаточно взглянуть, как она листает страницы, медлит с наигранным переживанием над каждой репродукцией, делает беглые заметки, поспешно смотрит на часы, прячет в сумку ручку и блокнот, натягивает пальто, оставляет на столе открытый том и бегом устремляется к выходу. Но Крабу до этого нет дела: благодаря ей он без труда нашкрябал свою страницу, работа на сегодня закончена.
Краб навинчивает себе на зонтик абажур — он собирается на улицу.
Если бы все походили на Краба, не было бы больше ни ударов, ни ласк, одни только избегающие друг друга тела, окантованные железом тени. Некоторые весы даже не подозревают о его существовании, хотя и колеблются ни за что ни про что и содрогаются при появлении лохматого, серого от пыли геолога с горящими глазами, сжимающего в кулаке три грамма золотого песка.
Тем не менее, Краб тут как тут, настороже, готовый вмешаться; все, чего он просит, — поступить на службу к какой-либо страсти, к какой-либо идее простым слугою, чернорабочим, домработницей, вьючным животным, никакой разницы, ради нее он готов есть себя поедом, отдать ей свою кровь, почки и легкие, все свое время, он бы разрывался на все меньшие и меньшие части, дал бы разрубить себя на куски, но не изменил бы ей, превратил свое тело в бастион для ее защиты и выблевывал изо всех своих жерл расплавленный свинец.
Но службу Крабу никак не найти. Всякий раз ему предпочитают другого претендента, чья мотивация выше. И Краб возвращается к своим сотоварищам, ибо он не единственный отверженный доброволец; в конце концов он перезнакомился со всеми, кто у жизни в резерве, — существами, трепыхающимся в застывшем инфинитиве, — которые, возможно, в один прекрасный день будут призваны, но не знают более, что им читать в ожидании.
Как занять это бесцельно функционирующее тело без роли, что делать с этой кружащейся впустую, на холостом ходу головой? Первым делом — работа, развлечения потом. Потому-то Краб и проводит б
С другой стороны, не в пику Крабу будет сказано, просто таковы факты, он все же непоправимо портит все, чего касается. За исключением, разве что, гипса, который просыпается у него между пальцев.
Если бы он умел разговаривать с растениями, а то ведь кактусы — это цитрусы, которым он спел колыбельную.
Краб убегает во все стороны. Отступает перед. Прячется за. Бросается вон. Отклоняет предложенное. Избегает темы. Заговаривает зубы. Берет отгул. Переходит на другую сторону. Пропускает свою очередь. Упускает момент. Ищет убежища. Рубит сук, на котором сидит, чтобы сделать себе гроб подобротнее.
Краб изо всех сил пытался наравне с остальными слиться с толпой. Думал, это не так-то трудно. По самой своей идее толпа принципиально открыта для всех и каждого, достаточно занять место, где кишат другие, чтобы ipso facto, как говаривали на форуме, стать с ней заодно, стать ее активным участником, ее своеособым членом, неотторжимой фигурой.