Крабат

— Вот здорово! — встрепенулся Лобош. — Так и вижу горы пирожков и сластей! Принеси мне чего-нибудь!

«Конечно, принесу!» — хотел было пообещать Крабат, да тут влез Лышко, съехидничал:

— Что ж, у Крабата, думаешь, в Шварцкольме другой заботы нет, кроме твоих пирожков! Он найдет кое-что и получше!

— Лучше пирожков ничего не бывает! — упорствовал Лобош.

Все расхохотались. Крабат попросил у Юро платок, в который заворачивали хлеб, когда работали в лесу или на торфянике. Аккуратно сложив его, сунул под шапку.

— Вот погоди, Лобош, увидишь, что я тебе принесу!..

Так, значит, в путь!

Крабат не спеша вышел из дому, прошел Козельбрух, свернул на полевую тропинку. Там, где они в прошлый раз разговаривали с Певуньей, остановился. Сел, очертил себя кругом.

Было тепло и солнечно, погода как на заказ. Крабат смотрел в сторону деревни.

Деревья в садах уже сбросили плоды, лишь редкие забытые яблоки отсвечивали красным и желтым золотом в увядшей листве. Мысли Крабата устремились к Певунье: «Певунья, Крабат сидит здесь на траве, он хочет с тобой поговорить. Освободись на минутку, он тебя не задержит. Никто не должен знать, куда ты идешь, с кем встретишься. Он ждет тебя и надеется, что ты ему не откажешь!»

Оставалось ждать. Крабат лег на спину, закинув руки за голову, и стал думать, что же сказать Певунье. Над ним высокое ясное небо, такое голубое и глубокое, какое бывает только осенью. Глядишь не наглядишься!

Он и сам не заметил, как уснул.

Проснувшись, Крабат увидел Певунью. Она сидела подле него на траве и терпеливо ждала. Поначалу он даже не мог понять, как она тут очутилась…

Ах, какая она! В праздничной юбке в складку, на плечах цветастый шелковый платок, волосы убраны под белый чепчик с кружевами.

— Певунья! Ты давно здесь? Почему не разбудила?

— Я не спешу. А еще я подумала, что лучше, если ты сам проснешься.

Крабат приподнялся, оперся на локоть.

— Как давно мы не виделись!

— Давно, давно… — Певунья задумчиво теребила платок. — Но иногда ты приходил ко мне во сне. Мы шли лесом под высокими деревьями. Помнишь?

Крабат улыбнулся.

— Да, лесом, под деревьями. Летом. Тепло было. И ты была в светлом платье… Так ясно помню, словно это было вчера.

— И мне кажется, что вчера… — кивнула Певунья и повернулась к нему лицом. — О чем ты хотел со мной поговорить?

— Да… чуть не забыл. Ты можешь спасти мне жизнь, если, конечно, захочешь.

— Спасти жизнь?

— Да.

— А как?

Крабат рассказал о грозящей ему опасности, о том, что есть только один-единственный путь — отыскать его среди воронов.

— Наверное, это не трудно. С твоей помощью, — решила девушка.

— Не трудно? Ты можешь поплатиться жизнью, если не выдержишь испытания!

Певунья молчала лишь мгновение.

— Моя жизнь мне не дороже твоей. Когда мне прийти к мельнику?

— Этого я тебе пока не скажу. Дам знать сам или пошлю друга.

Тут он попросил ее описать свой дом — как его найти. Потом Певунья спросила, нет ли у него с собой ножа. Крабат вынул нож Тонды. Лезвие его было черным, как и все последнее время. Но, очутившись в руках Певуньи, оно вдруг посветлело. Певунья развязала чепчик, отрезала прядку волос, скрутила ее в тонкое колечко.

— Это знак. Если его принесет твой друг, значит, то, что он передаст, — твоя просьба.

— Спасибо тебе! — Крабат спрятал колечко в верхний карман куртки. — Теперь возвращайся. А я приду в деревню немного погодя. Но не забудь: там мы не знакомы!

— Значит, мы не будем танцевать?

— Будем! Но не все время. Понимаешь?

— Да, я понимаю.

Певунья встала, расправила складки на юбке и пошла по тропинке в Шварцкольм. Оттуда уже доносилась музыка.

Вокруг деревенской площади стояли накрытые столы со скамейками, а посередине отплясывала молодежь. Те, кто постарше, с достойным видом сидели за столами, поглядывая на танцующих. Худощавые мужчины в коричневых и синих воскресных костюмах покуривали трубку, попивали пиво. Их жены, похожие в своих праздничных нарядах на пестрых клуш, угощаясь праздничной стряпней, перемывали косточки парням и девушкам.

Музыканты играли без передышки на подмостках, сооруженных на пустых бочках из ворот амбара. Староста старался не зря: скрипки и кларнеты пели, контрабас гудел: брум, брум, брум! А если скрипачи опускали скрипку, чтобы проглотить свою законную кружку пива, им уже кричали со всех сторон:

— Эй вы, там наверху! Вы что, играть сюда пришли или пиво дуть!

Крабат тут же затесался в толпу танцующих. Приглашал то одну, то другую девушку, особо не раздумывая. Иногда танцевал и с Певуньей. И хотя ему было потом нелегко уступать ее другим парням — не подавал виду. Впрочем, даже женщины за столом, среди которых он вдруг обнаружил слепую на левый глаз старуху, не обратили на них особого внимания. Они вели себя так же, как все танцующие, — шутили, болтали чепуху, и только глаза Певуньи серьезно глядели на Крабата. Но это видел лишь он один и избегал ее взгляда из-за одноглазой старухи. Из-за нее придется, пожалуй, и вообще не приглашать больше на танец Певунью.

Вот и вечер. Крестьяне с женами разошлись по домам, молодые же, никак не желавшие расставаться с праздником, отправились танцевать в сарай.