Крабат, или Преображение мира

Это она и написала в своем письме, и проблема дочери была решена. Однако лучшему в мире мылу все равно будет нанесен урон, потому что, когда Диди выйдет из клиники, я расскажу ему эту историю, и он наверняка сделает из нее пьесу, может быть, она будет называться «Чистая Клаудиа и грязное мыло»: дочку Марии-Грации зовут Клаудиа.

Как она ее заполучила, для всех загадка. Не иначе как из пробирки, потому что даже такому кобелю, как Гунтер, не приходит в голову мысль переспать с ней, несмотря на ее двадцать восемь процентов мирового производства мыла. Кроме того, Мария-Грация повсюду подбирает чужих дочерей, она отправляется туда, где идет война, и выискивает среди сироток самую красивую девочку, по возможности лет двенадцати.

Она усаживается рядом с моим мужем и шепчет что-то ему на ухо, наверное, спрашивает о том, где теперь разразится война. Мой муж всегда знает это заранее, у него хороший нюх; если у человека в голове одна нефть, он прекрасно чует, где затеваются грязные дела.

«Эй, Дейв», — окликаю я.

Дейв сидит где-то позади меня и тянет свой гренадин. Он не курит, не пьет, зато он так управляет своим парусником, что получил уже три золотые медали. Ему хочется завоевать еще две, и он наверняка их добудет.

«Что, Джекки?», — спрашивает он.

«Где будет следующая маленькая война?» — спрашиваю я. Дейв обиженно молчит: он настоящий спортсмен, и больше ничего. Тысячи грязных пальцев, которые он сует в тысячи грязных дел по всему земному шару, всего лишь неизбежное зло. Распространителям новостей нужны собиратели новостей, говорит он и умывает руки, как Понтий Пилат. Для многих людей нравственность слишком большая роскошь, а Дейв во время парусных гонок и охоты на тюленей ведет себя в высшей степени нравственно.

На террасе появляется Гунтер, он поет фашистскую песню — ностальгия, говорит он, от нее нет лекарства; у него сильный мужской голос, сейчас он звучит хрипло: Гунтер выпил, он любит низкого пошиба кабаки и шнапс. Он останавливается на пороге, ухмыляясь, смотрит на Лил и кричит: сегодня Вальпургиева ночь, если вы, невежды, знаете, что это такое. Фауст, первая часть, и это мы сейчас сыграем: К вершине ведьмам путь лежит средь гор и скал, с метлой, с козлом, — и вонь и гром стоят кругом, улиткой наши все ползут, а бабы все вперед бегут. Где зло, там женщина идет шагов на тысячу вперед — правда, Лил? — не будем в споре тратить слов, нужна им тысяча шагов, а некоторым и миллион, мужчина вздумает, — и в миг одним прыжком обгонит их. Он смотрит на меня, я стою, опершись на стол, и идет ко мне, по-матросски широко ставя ноги, рывком поднимает меня и швыряет на стол. Он знает, что молния на моем платье расстегивается снизу вверх, он раскрывает ее до колен, дальше не удается, ведь я сижу. Двумя пальцами он медленно стягивает шелк с моей груди, прекрасный сон я раз видал, хе, хе, я перед яблоней стоял, хе, хе, вверху два яблочка на ней, да это же дыни — я даже текст забыл, эй, Джекки, рычит он, ты же ведьма, ложись на стол, я посажу тебя на метлу.

«Не хочу, ты пьян, — отвечаю я и болтаю ногами. — И мой муж на нас смотрит».

Кто-то позади меня, кажется Дейв, говорит, ведь он твой супруг, Жаклин, он имеет право хотя бы один раз посмотреть. Лил расстегивает шафранно-желтую блузку, протягивает мне свою маленькую грудь, не разрешай ему, Жаклин.

Все называют меня Жаклин, но я не Жаклин и не лежу на столе, я стою на пороге, я знаю, что мне не надо их спрашивать, но все-таки спрашиваю.

Какие у нас шансы?

«В яхте пробоина», — говорит старик в куртке из серой шерсти.

Гунтер опять вспомнил «Фауста»: воняют, брызжут, светят. Ух! Вот настоящий ведьмин дух!

Генри заткнул уши и бормочет свои цифры.

Лил видит мой сжатый кулак, раскрой его, просит она, я ведь тоже с пустыми руками.

Дейв, настоящий спортсмен, похожий на Аполлона Бельведерского, поднимает вверх мой кулак, она угрожает нам, говорит он, и ломает мне мизинец.

Теперь они видят, что я зажала в кулаке, и хохочут, хохочут, Жаклин дрыгает ногами, Генри забывает про свои цифры, они держатся за животы и хохочут.

Потому что я, у которой ничего не было, держу в руке кусочек надежды.

Я тоже смеюсь, смеюсь над собой, ведь я думала, что мне и у них надо спросить о том, как жить.

Когда я стою на улице — ярко освещенный дом в глубине сада все еще сотрясается от смеха, — мне приходит в голову, что Мария-Грация коллекционирует девочек, осиротевших во время какой-нибудь войны, и, чтобы пополнить коллекцию, ни перед чем не остановится.

Жаклин лежит на столе, Диди показывает это на сцене, и зрители смотрят и думают, что это ВСЯ правда, но они должны были бы знать, что у старика в шерстяной куртке голова полна нефтью, Гунтер — кобель, который от ностальгии поет фашистские песни, Генри — психопат, который считает миллионы, а Дэвид — настоящий спортсмен, который ради шутки ломает людям пальцы.