Краденое счастье. Книга 2

Я собиралась просить его отвезти меня к дочери, но Волин запретил давать мне сотовый. Хотела выйти из дома, но двери оказались запертыми, и безэмоциональный начальник его охраны, его собака, который раздражал меня одним своим видом, раздражал до невозможности, сухо сказал, что Волин не велел выпускать меня и никаких указаний ему на этот счет не давалось.

– А какие указания вам давались? Как держать насильно человека в клетке, нарушая закон? Как запретить матери поехать к своему ребенку? Как стоять здесь и смотреть мне в глаза, нагло и цинично заявляя об указаниях? Если он прикажет вам убить свою мать, вы это сделаете? У меня дочь после операции лежит, и нет никого, кто подошел бы к ее постели и вытер слезы.

Стоит смотрит на меня. Молчит. Конечно, что еще он может сказать? Когда получает от Волина деньги, тоже молчит или говорит спасибо?

– Я не могу выпустить вас из дома.

– Конечно, не можете, вам урежут вашу зарплату.

– Или укоротят жизнь, например.

Так же спокойно и совершенно без эмоций. Дальше с ним говорить бесполезно. В этом доме есть единственный монстр и тварь, с которой надо разговаривать, и которая нарочно сегодня сделала так, чтоб я до нее не добралась.

Я ворвалась в кабинет и подскочила к камере.

– Эй! Вы здесь? – помахала перед глазком руками. – Мне нужно увидеться с дочерью. Вы это понимаете? Не прихоть, не каприз, а необходимость приехать к маленькой обожженной девочке, которая перенесла уже вторую операцию. Взять за руку. Потрогать ее пальчики. Вы знаете, какие они у нее сейчас? Бледные до синевы. Тонкие, прозрачные. Вы хоть кого-то любили в вашей жизни? Вы знаете, что значит любить своего ребенка, вы знаете, что значит видеть, как он страдает? Это все равно что вонзить себе нож в сердце и проворачивать его там снова и снова, истекая кровью. Это все равно что сдирать кожу лоскутами и дотрагиваться до собственного мяса. Это бессилие… это агония. Если бы я могла, я бы поменялась с ней местами… я бы умерла ради нее. Вы это понимаете? Или вы каменное чудовище? У вас ведь была мать, отец? Вы же от кого-то родились?

Я била кулаками по стене, разбивая костяшки, и кричала в камеру, срываясь на истерику. Бесполезно. Он наверняка даже не смотрит в нее.

– Вам неинтересно это слушать, да? Неинтересно, потому что здесь никто не раздевается и не кончает?

Ударила еще раз руками по стене, и дверь вдруг распахнулась, появился снова этот манекен.

– Мне велено отвезти вас в больницу.

– А где Скала?

– Кто?

– Ну… тот охранник и мой водитель.

– Выходной у него.

Я выдохнула. На какое-то мгновение решила, что его уволили или того хуже – покалечили за то, что возил меня туда, куда я просила. Черт его знает, что там на уме у этого сумасшедшего ублюдка, который продолжает играть в свои игры.

Когда приехала в больницу, исчезли все мысли. Все до единой, кроме сумасшедшего желания увидеть Варю. Все эти дни я запрещала себе впадать в отчаяние, запрещала думать о плохом и представлять себе ее худенькое забинтованное тельце, мучить себя чувством вины за то, что не уберегла ее, и она испытывает эти адские мучения.

Зашла тихонько в палату и ощутила, как сдавило сердце этой щемящей невозможной болью и всепоглощающей какой-то абсолютно дикой любовью. Быстрыми шагами подошла к постели и присела на корточки, чтобы поднести ее ладошку к губам и поцеловать каждый пальчик.

– Мое солнышко. Мама здесь. Все будет хорошо. Ты обязательно поправишься. Ты обязательно станешь на ноги. Вот увидишь.

Закрыла глаза и прижалась щекой к теплой ручке, ощущая прилив сил, ощущая, как все тело наполняется энергией и пониманием, что надо идти до конца, искать деньги где угодно и любыми способами, пусть для этого придется продать душу самому дьяволу.

– Мама сделает все возможное и невозможное, чтобы тебе не было больно.

Потом придвинула стул и села поближе к постели. Я просто сидела и смотрела на нее. На свое бесценное сокровище, и нет ничего дороже в этой жизни, чем собственный ребенок, и никакая собственная боль не сравнится с ее болью. Моя маленькая птичка, моя принцесса.

«– Мам… а где мой папа?

– Его нет. Так получилось.

– Как нет? Он умер?

– Нет, он не умер.

– Но ведь если есть ребенок, значит, есть мама и папа.

– Я не встретила такого человека, которого могла бы полюбить, но я очень хотела, чтобы у меня была ты. Я пошла в больницу и попросила врачей помочь мне родить тебя без папы, и они помогли.

– Значит, его нет совсем?

– Совсем, милая. Прости.

– Ну и ладно. У меня есть ты. Я буду любить тебя как папу и маму вместе. Ты моя самая любимая».

Улыбнулась и погладила не закрытую бинтами щечку.

– Возможно, когда ты поправишься, мы все же найдем твоего папу. Или уже нашли.

Вспомнила про Но Нейма и достала сотовый из сумочки.

– Доброе утро, Рапунцель. Ты любишь утро или ночь?

– Да. Очень люблю утро.

– И я люблю утро. Утром зло уже не кажется таким отвратительным и зубастым.

– Да, не кажется. Ты прав.

Улыбнулась, так как он прислал смешной зубастый смайлик. Знал бы он, как это зло близко от меня, как дышит мне в затылок и требует совершать всякие мерзости.

– Я всегда прав.