Крадущийся тигр, затаившийся волк (СИ)

Взгляд скользит дальше и цепляется за незнакомую белую макушку. Похоже, сегодня у них новенькие, и Мэй, приглядевшись, беззастенчиво пользуется тем, что маска все еще на ней, и закатывает глаза. На нее, не отрываясь, жадно смотрят два японца. Белобрысый одет дорого и со вкусом, человек рядом с ним — сильно проще, и только слепой не опознает в нем копа в штатском. Мэй невольно морщится, представители ее нации — самые отбитые любители жести, каких только можно представить. То, что Мэй никогда не была в Японии, ничего не меняет, ей вполне достаточно японцев и здесь, в Альбукерке. Однажды Граут даже сломал запястье одному такому дрочеру, который не понимал намеков и вежливых просьб.

Мэй с усилием возвращает себе концентрацию и отработанным движением стягивает жилет, оставаясь лишь в коротких шортиках.

Стриптиз не будет частью ее будущей карьеры, но он позволяет развивать и поддерживать нужный уровень пластики, а в стилях танца Мэй никто не ограничивает.

Зал взрывается свистом и одобрительным улюлюканьем, когда Мэй немыслимо прогибается в спине и легким движением руки стягивает маску, швыряя ее за сцену. Теперь нужно держать лицо. Мэй давно плевать, что все видят ее обнаженное тело, но контролировать эмоции — важно.

Садясь на шпагат, Мэй расстегивает шорты, и шум среди зрителей становится громче. Вдруг становится любопытно, сколько денег она сможет поиметь с двух новеньких. Оставшись в одних трусиках, Мэй ловит взгляд белобрысого и манит его к себе. Он не обманывает ожидания и засовывает за резинку белья несколько хрустящих купюр, на каждой из которых мелькает число “сто”. Его друг ограничивается одной купюрой, но это тоже явно сотня. Разумеется, часть сегодняшнего “дохода” придется отдать клубу, но Мэй все равно довольна.

Присев и изящно изгибаясь, Мэй пережидает наплыв из желающих отблагодарить ее за танец. Зеленые бумажки приятно оттягивают резинку трусиков, и Мэй, встав и поклонившись на прощание, уходит со сцены, не забыв подобрать маску.

В гримерке Сатоши оглушительно свистит, чем заставляет Мэй рассмеяться.

— Давай, демонстрируй улов, лисичка, — требует он, и Мэй демонстративно вытягивает купюру за купюрой.

При виде новеньких хрустящих бумажек, сложенных вместе, Сатоши присвистывает.

— Кто это сегодня так расщедрился? — он пересчитывает наличность, — пять, шесть… Мэй, здесь семьсот баксов! Неужели старина Джекки вернулся?

Джекки — один из главных почитателей Мэй, но полгода назад он переехал в Калифорнию, и Мэй качает головой:

— Нет, это двое новеньких решили сказать большое спасибо. Точнее, один, второй сунул сотню.

— Мафия? — уточняет Сатоши.

— Понятия не имею, — Мэй фыркает и снова закатывает глаза, — но оба — японцы.

— Ууууу в полку богатых извращенцев прибыло? — понимающе ухмыляется Сатоши.

— Не могу сказать, но один точно коп, — Мэй переодевается в короткое платье и снова цепляет на себя лисий хвост, собираясь выйти к гостям.

***

Масамунэ чувствует себя растерянным. Не раз и не два он он приходил в стрип-клуб, иногда для опроса свидетелей, иногда — чтобы просто отдохнуть. Специфические любители животных его не впечатляют, Масамунэ может разве что оценить мастерство танцоров — владельцы клуба явно заботятся о поддержании высокого уровня.

Масамунэ внимательно оглядывает и работников, и посетителей, прикидывая, с кем лучше начать разговор, но вышедшая на сцену “лисица” рушит все его планы. Подобного уровня пластики и танцев он не видел ни в одном клубе или баре до этого. Изящные движения завораживают и заставляют забыть о том, зачем он вообще сюда пришел. Когда танцовщица стягивает маску, Масамунэ с удивлением видит, что она тоже японка, причем самая красивая из всех, кого Масамунэ когда-либо встречал. Окружающие либо не замечают, либо не хотят этого делать, но ее цепкий взгляд… Она не просто танцует, зарабатывая наличку, она живет танцем, дышит им. Чужие эмоции ее явно не волнуют, настолько она выглядит погруженной в себя и свои действия. Масамунэ решает, что с ней нужно будет обязательно пообщаться. Мысли о том, что в нем говорит совсем не профессионализм, а что-то другое, он старательно задвигает подальше.

Когда танец заканчивается, и танцовщица исчезает так же, как это сделал человек-енот до нее, с посетителей будто слетает транс: разговоры звучат оживленнее, а голоса громче.

— Мне нужно выпить, — говорит Такао, и Масамунэ кивает на бар, надеясь, что в его взгляде не видно облегчения или благодарности.

Бармен наливает им по двойному чему-то. Такао, глотнув, удовлетворенно кивает:

— Отличный бурбон, тут явно не экономят на алкоголе.

— Ты знаток? — не может не поддеть Масамунэ.

— Представь себе, да, — усмехается Такао, — с чего начнем? Покажешь класс?

Масамунэ вновь поворачивается к бармену.

— Простите, с кем мы можем поговорить по поводу Орвона Хиггса?

Бармен с подозрением оглядывает их.

— А кто спрашивает?

Масамунэ корчит максимально несчастное лицо и выдает первое, что приходит в голову, но может сработать: