Крадущийся тигр, затаившийся волк (СИ)

У Такао нет того презрения к носящим значок, которое испытывает его дед и многие члены его клана. Но Такао выбрал свой путь очень давно, так же как и Масамунэ. Жаль ли ему, что Масамунэ не стал его левой рукой так же, как Кадзу стал правой? Безусловно. Но Масамунэ и не смог бы, с его-то стремлением к справедливости и защите слабых и обездоленных.

Они росли вместе, в одном херовом районе, ходили в одну школу, полную белых ублюдков и латиносов, жили в похожих домах и в одинаковых японских семьях. Хотя нет, семьи у них были все же разные. У Масамунэ были и до сих пор есть заботливая мать и строгий отец, а у Такао есть только дед, после того как отца посадили за убийство матери. Такао было всего тринадцать, когда отца убили в очередной потасовке в тюрьме.

Когда Такао узнал об этом, он поклялся себе, что никогда не будет слабым. Но сила не у того, кто бьет сильнее, а у того, за кем идут. И к своим двадцати девяти годам Такао преуспел в том, чтобы за ним шли. Масамунэ хочет служить закону и его букве? Пусть. Такао этого делать не станет.

***

Он до сих пор в глубине души считает себя не американцем, а японцем, хотя в Штатах живет с восемьдесят восьмого года. Более того, в отличие от того же Такао, он до сих пор разговаривает с легким японским акцентом, и это еще одна причина, по которой он предпочитает по большей части молчать.

В восемьдесят восьмом он впервые оказался в США. Как он радовался этой поездке! Прожужжал все уши одноклассникам, ликовал, что сможет улучшить свой английский в среде носителей языка. Мама сначала тоже радовалась вместе с ним, а потом резко помрачнела и даже плакала, думая, что он ее не слышит.

На следующий день отец забрал его прямо из школы, объяснив это тем, что билеты пришлось поменять. Он даже не забрал вещи, которые так тщательно собирал, но отец пообещал, что в Америке купит ему все новое, и он перестал беспокоиться и даже обрадовался — возможность сменить гардероб из скучных японских вещей на яркие американские привела его в неописуемый восторг.

Когда они прилетели в Нью-Джерси, отец перестал быть веселым и заботливым и стал дерганным и нервным. Он решил, это потому что отец знает английский достаточно плохо, но он и сам справлялся с переводом, а потом они приехали к друзьям отца, где все говорили по-японски. Но отец не прекратил нервничать, хоть и думал, что он ничего не замечает.

А потом отец повез его в Нью-Йорк и по пути рассказывал о загнивающем капитализме, о важности перемен и об их великой миссии. Он не понимал и половины из бессвязных речей отца, но боялся переспрашивать, настолько фанатичным огнем горели отцовские глаза.

Потом выли сирены, они пытались оторваться от полицейской погони, и он впервые в жизни увидел вертолет. Когда они все-таки остановились, их окружили люди в военной форме, которые требовали, чтобы отец вышел из машины или чтобы хотя бы отпустил своего сына.

И тогда отец в ответ заявил страшное. Он кричал, что его сын умрет вместе с ним, что он не даст западной заразе проникнуть в юную голову, и что уже убил жену, которая пыталась сдать его властям дома. Это оглушило и дезориентировало; кажется, он даже начал плакать, не веря, что отец говорит правду.

Пока один военный отвлекал отца, второй смог подобраться достаточно близко, чтобы открыть дверь машины. Его тогда вытащили, спасли. Один из вояк оказался японцем и смог помочь; после его короткого звонка сына террориста без всяких допросов тайно переправили на юг США, как можно дальше от Нью-Йорка.

Много позже он узнал, что весной восемьдесят восьмого Кикумура Ю планировал взорвать пункт приема рекрутов ВМС США на Манхэттене. Сам он оставаться в живых не планировал, такую же участь готовил и своему сыну.

С тех пор Кадзу отказался от фамилии Кикумура и никогда больше ее не произносил.

Его забрал к себе Чонган, и первое время Кадзу молчал, забившись в угол комнаты. Но его не трогали; Такао в принципе делал вид, что его не существует, и за это Кадзу был благодарен.

Он тихой тенью передвигался по дому и вздрагивал от резких звуков, доносившихся с улицы. В самом доме обычно было тихо: Такао почти не отрывался от учебников, и тишину нарушал лишь шелест страниц и его негромкое бормотание во время подготовки к занятиям; да Чонган возился с травами и мазями. Мерный стук ножа о разделочную доску или шуршание перетираемых корешков не раздражали, наоборот — успокаивали.

А потом Такао пришел с разбитой губой, и Кадзу невольно поинтересовался, что случилось. Такао тогда ухмыльнулся и указал на свои белые волосы. “Это случилось, мелкий”, хотя Кадзу родился всего на год позже. Самому Кадзу было искренне наплевать, какого цвета у Такао волосы и глаза, поэтому он удивился. Такао вздохнул и терпеливо объяснил, что в Альбукерке он не среди белых и не среди японцев, поэтому приходится быть самому по себе.