Краеугольный камень

– Эк, да поди ж невестушка его прибежала! – приплясом запритопывал старик, зачем-то подкручивая усы. – Катя, Катюшка Лахина. Молодчинка! Добрая, скажу вам, девка выросла, работящая, здравая, прилежная, а собой-то до чего ж хороша! Красавица истая, редкостная. Косу, на диво, бережёт, а сейчас мода-то какая ж затеялась дурная и охальная: обкорналась дурёха под пацана, юбка на ней едва не до пупа, шпильки, каблуки – во какие, и-и – помела прынцесса по жизни отыскивать своего прынца. А Катя – загляденье, но и строгость девка. Предчувствую, жёнкой быть ей ладной: видите, куда он, Саня наш, уверен, будущий её супруг, – туда и она вся стремит душой и телом. Только что не на крыльях. Можно сказать: хоть в воду, хоть в полымя за ним. Сюда они, похоже, добрались пешедралом по самой нашей короткой тропе: во-о-он там по берегу она вьётся, подпрыгивает, потом ныряет во-о-он в тот распадок и вскоре выскакивает, как заплутавший таёжный зверёк, аж на центральную улицу Нови. И как Катя не побоялась одна проскакать козой по тропе потемну? Ведь тут у нас и зверьё рыщет, и понаехало всякой чужой публики на стройку. Смелая, лихая дева. Не сомневаюсь, зная норов, напористость и деловитость Птахиных, что едва только Саня добрался нынче с поезда до Нови и узнал, а скорее всего уже издали расчухал, что Единку сжигают, так тотчас сюда и рванул, даже не свиделся с Катей, ни на секундочку не заглянул к ней, своей соседке через дом. Понятно: надо спасать родовую усадьбу, хотя бы что-нибудь с неё унести, а девушка, если ждала не один долгий год, так ещё денёк-другой потерпит. Она, шептались по селу все эти годочки, ждала, ой, до чего ж ждала! Порой маялась, если писем от него не было долгонько, то и дело на почту заворачивала: есть ли чего? И если имелось – просияет, говорили, зардеется, вихрём улетит с заветным конвертом. Вот ведь что оно такое – любовь! Н-да-а! Что тут ещё скажешь? Остаётся только молча восхищаться и радоваться. Поджидали Саню со дня на день, телеграмма была, и, видать, прознала Катя, что уже прибыл служивый её, или сердечко подшепнуло ей, и вот вам нате – прилетела. Так и хочется сказать: на крыльях любви. Понимаем, понимаем: дело молодое, а значит, нетерпеливое, горячее, шибкое. И вы, Афанасий Ильич, вижу, тоже ещё довольно молодой человек, хотя и при должностях немалых состоите. Вот смотрю на вас, молодёжь, и радуюсь: у вас ещё столько всего впереди! Столько жизни, свершений, мечтаний, аж, знаете ли, завидки иной раз берут.

И старик неожиданно потрепал Афанасия Ильича за плечо и даже огладил спину его, – обошёлся точно бы со старым знакомцем, а то и душевно близким, родным человеком.

«Дед Мороз, он и есть Дед Мороз, хоть зимой, хоть весной!» – ответно поприжимал за локоть старика и Афанасий Ильич, неожиданно растроганный и даже благодарный.

И какое-то ещё чувство легонько и робко забилось в его груди: чувство, кажется, далёкое-далёкое, возможно, аукнувшееся из детской поры, с какого-то светлого и прекрасного её праздника.

«Чудно́!» – едва приметно усмехнулся Афанасий Ильич.