Край

– …и вот потратил пятнадцать лет на науку, – говорил он, с трудом ворочая языком, – чтобы какая-то скотина в пинжаке и галстуках мои научные достижения пустила на производство этого… этой… «черного золота»… Разве есть в жизни справедливость? – вопрошал он у зайца.

– Откуда ты взять этой дрянь? – сурово отчитывал Олег голосом Шмидта. – Тебя нельзя остафить на секунда! Может посфанить Элизабет, и она забрать тебя?

– Не-е-е, – мычал Тальберг. – Домой никак нельзя. Меня выгнали.

Последние события он помнил плохо и с большими пробелами, но осуждающее лицо Лизки врезалось в память, словно его выжгли тавром на заднице у жеребенка и теперь оно ныло и чесалось, не желая заживать.

Именно в эту секунду он любил ее больше всего и хотел обнять, но Лизка порыва нежности не оценила и сказала:

– Не ожидала от тебя такого!

Тальберг с ней согласился. Он и сам от себя такого не ожидал. Потом вспомнил Платона и объявил, щурясь и борясь с икотой:

– Я все про вас с Платоном знаю! Все-е! Ик!

– Опять? – не на шутку разошлась Лизка. – Что ты мелешь?

– Не мелю, – Тальберг понизил голос для солидности и пущей таинственности. – Он ко мне на чай забегал и все-е-е рассказал.

– Не мог он ничего рассказать, потому что рассказывать нечего, – отрезала Лизка.

– Почему? Очень даже есть чего. Ольга – его дочь?

– А ты не догадывался? – съязвила Лизка. – Столько лет прожил, а теперь прозрел.

– Представь себе, не догадывался, – Тальберг тяжко вздохнул. – Тогда он ляпнул про какого-то хахаля.

– А ты поверил?

– Я доверчивым был. Теперь доверчивость испарилась, а я остался.

– И что дальше? – спросила Лизка, радуясь, что Ольга еще не вернулась из школы и не слышит всего этого безобразия.

Тальберг сконцентрировался и изрек уже решенное:

– Я понял! Я своим существованием мешаю вашему безоблачному счастью. Поэтому я обязан удалиться.

– Але! Куда ты собрался удаляться? – Лизка ухватила встающего Тальберга за рукав. – Вернись обратно!

– Женщина! – он едва не перешел на фальцет и закашлялся. – Не смей останавливать, я должен!

Следом наступил какой-то разрыв, после которого Тальберг обнаружил себя лежащим на кушетке.

– Димитрий, – говорил Карл. – Мне больно смотреть, как ты портить старофье. Это невозможно!

– Мне нужно. Я в одну секунду потерял все, что у меня было.

– Нет! – категорически возражал Шмидт. – Я знать тебя, ты не можешь так низко опуститься и как это сказать… просрать все.

Тальберг с удивлением посмотрел на него. От культурного и вежливого Карла таких слов он не ожидал.

– Ради чего жить? Жены и дочери у меня нету. Работа накрылась медным тазом. Целей нет, смысла дальше в существовании тоже не вижу. Я уже… как ты хорошо выразился… просрал все.

Силуэт Шмидта зашатался, заколебался, словно отражение в воде, и растворился в темноте.

34.

Саня находился в состоянии перманентного стресса.

Пропал Тальберг и, несмотря на попытки выяснить его местонахождение, оставалось необъяснимым, куда он подевался и как долго собирается отсутствовать.

В институте о нем не слыхали, хотя однажды Саня вышел из кабинки в туалете, встал у окна, заправляя рубашку в штаны, и заметил в институтском дворе человека, издалека походившего на Тальберга. Человек этот левой рукой придерживал не по размеру маловатый кожаный плащ и, поглаживая опухшую небритую щеку, нетвердым спотыкающимся шагом пересек двор, исчезнув за воротами.

«Это точно не Тальберг», – подумал Саня, хотя и не мог объяснить, как посторонний человек без пропуска попал на территорию института.

С работой дела обстояли и вовсе прискорбно. Имея за плечами опыт изготовления первой установки, вторую закончили быстро, особенно с помощью братьев Трофимовых. Истекал срок, отведенный на выбор «счастливчика», остающегося в группе для добычи краенитовой пыли.

Большая часть рабочего времени проходила «на раскопках». Первой установкой, оснащенной оптическим концентратором, Саня вырезал краенит и отвозил в институт, а Плотников на втором агрегате – без концентратора – превращал куски в пыль.

За пылью ежедневно приходил странный субъект помятого вида с отсутствующей запонкой на рукаве. Он расписывался в журнале учета напротив веса.

– Вы из военного ведомства? – спросил как-то Саня.

– А? Ну да, из военного.

Однообразная работа удручала. Стоять весь день и крутить маховики быстро надоело. Нервировала даже форма маховиков. Видимо, излучение установки сказывалось на здоровье не лучшим образом, и к концу дня раскалывался череп.

Саня брал в дорогу анальгин и в обед превентивно выпивал две таблетки, прочитав в инструкции о возможных последствиях в виде шума в ушах и нарушениях сознания при передозировке. Установка низкочастотно гудела, поэтому наличие шума он заметит не скоро, а вот голова и вправду болела меньше.

На третьи сутки он почувствовал, как тупеет не по дням, а по часам. Приходя домой, ел и засыпал сном, похожим на потерю сознания. Лера по вечерам настойчиво требовала поиграть с ней, но он, падая от усталости, просил:

– Давай я посплю, а завтра обязательно сыграем.