Край безоблачной ясности

— …и Он очистит гумно свое, и соберет пшеницу свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым…

Нет, ей уже не понять, как они узнали место неназначенного свидания, свидания в потемках, когда зрение уходило в ногти и подушечки пальцев, и как они, оба еще невинные, догадались, не встречаясь, не разговаривая, руководствуясь одной лишь чувственной интуицией, что нужно делать в ризнице часовни, куда не проникал свет и где оба широко раскрывали глаза, как будто их сетчатка сама излучала свет, как будто они вместе с осязанием, глазами умных рук, познавших податливое тело другого, могли прорвать все завесы темноты. Они никогда не видели друг друга, потому что он только подглядывал во время еды, а она различала в сумраке лишь его глаза, а когда потом она приходила в часовню, он уже был там и молча, ощупью искал ее руки и прижимался грудью к ее груди, которая у нее уже не пылала, находя упоительный покой в соприкосновении с его телом, и оба вслепую искали губы другого, и смеялись, и падали на старые покровы, и наслаждались друг другом под тихий шелест ветра, доносившийся в заброшенную ризницу, как отзвук вечерней тишины, сиесты, покоя. И она хотела питать его силу, и больше ничего; придавать ему мощи, чтобы он укрощал лошадей, и прокладывал дороги, и срывал плоды, и говорил ей, что ее три светила живут, и имеют смысл, и придают его миру тепло и вкус. Они никогда не испытывали друг к другу отвращения, или презрения, или жалости. От Мерседес пахло кофе и свечным воском, и она была уверена, что этот момент ее жизни подготовлен всеми вечерними часами, которые она прежде проводила на колокольне, что ее нынешние поступки так же чисты, как ее тогдашние мысли, и что то и другое составляет неотъемлемую часть ее молитвы, окружающего ее пейзажа, самого ее естества. Каким же ужасом, кошмаром, крахом всего того, что она считала предуказанным богом — богом, являвшим себя здесь, в своих несомненных, осязаемых воплощениях, богом, которого она смешивала с посевами, солнцем, землей у подножия колокольни, — были для нее свет и голоса, ворвавшиеся в старую ризницу вместе с двумя черными фигурами. Впервые Мерседес увидела себя вместе с юношей, который закрывал глаза рукой, не защищая их от слепящего света, а стараясь как бы разгородить свет и мрак, чтобы снова укрыться во мраке, в то время, как сестра визгливо кричала и кашляла, прикрывая рот черной накидкой, а священник вопил и размахивал руками, как крыльями ворон.