Край безоблачной ясности

Ей хотелось — теперь ей казалось, что она и тогда отдавала себе в этом отчет, — избить мать и сестру, чтобы их голоса наконец зазвучали, откликаясь на ее жизнь, и чтобы таким образом между жизнью Мерседес и молитвой, которую она читала за закрытой дверью, установилась какая-то связь, какая-то соразмерность, да, соразмерность, и они не оставались, как прежде, в разных плоскостях, одинаково монотонные, — молчаливая жизнь, молчаливая молитва. По утрам, когда на дороге поднимали пыль ранние прохожие и первые повозки, ярко освещенные солнцем, которое начинало припекать, пыша, как раскаленная плита, обжигающая своим жаром крылья носа и пальцы еще до того, как приготовленная на ней еда коснется нёба, Мерседес выходила погулять. Прохаживались чванные петухи, царапая шпорами неровный булыжник мостовой на короткой улочке, ведущей к корралю, а за ним начиналась дорога, тянувшаяся по полям, где шла уборка урожая, и равнина распахивалась во всю ширь от гор до реки. Мерседес шла между пеонами, убиравшими урожай, и время от времени брала несколько зерен душистого кофе, чей аромат господствовал над всеми запахами в округе, а смуглые мужчины с удлиненными черепами и с глазами, как осколки яшмы, поднимали головы и провожали ее взглядами, в особенности, когда ей исполнилось четырнадцать лет и она сама почувствовала, что у нее изменилась походка, что она налилась какой-то тяжестью и вместе с тем упругой силой и оттого приобрела горделивую осанку и непринужденную, но осознанную плавность движений. Так ходила Мерседес в четырнадцать лет по кофейным плантациям, стараясь поймать взгляды мужчин, работавших в соломенных шляпах, которые защищали их от солнца, и в то же время избегая их, потому что этого требовала ее новая осанка и потому что она хотела только хорового сопровождения звучащей в ней музыки, сопровождения, которое на самом деле она даже не слушала бы и тем более не считала бы заслуживающим внимания, но которое, доносясь до нее невнятным шепотом, создавало бы атмосферу, позволяющую ей, наконец, войти, и затворить дверь (обрести веру), и молиться в одиночестве (свидетельствовать о себе), и раскаиваться в чем-то (в своей новой манере держаться), и просить прощения за что-то (за темные взгляды): так, казалось ей теперь, она думала тогда. Наконец, однажды она поймала такой взгляд — хотя это не имело последствий, потому что она не увидела больше человека, который бросил на нее этот пристальный взгляд, а если бы и увидела, то не узнала бы его, — и сбилась с шага, остановилась, оглянулась назад и услышала голос, свой собственный голос: «Со мной что-то случится, скоро со мной что-то случится». — Она быстро, но без спешки вернулась домой, чувствуя холод в затылке и слабость в ногах, поднялась в свою комнату, заперла за собой дверь и стала бить себя в грудь и шептать в тишине, что раскаивается, раскаивается в том, что вызвала нечто такое, чего не понимала, — ведь дозволено было только то, что она знала; священник объяснил ей слово божие; она должна была знать, должна была отличать Его от дьявола — и бог, который видит во тьме, воздал бы ей, воздал бы за все, даже за то, что она согрешила, если бы она уповала на прощение; но он никогда не воздал бы ей — думала она теперь — за то, что она не жила, за то, что молчаливо пренебрегла Его милостью, как другие женщины в их доме. Надо было последовать за ним; оставить все и последовать за ним, последовать его слову и духу, но также и тому, что Он явил в своем воплощении.

— Иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов.