Край безоблачной ясности

— Посмотрите вокруг. У нас остаются еще миллионы неграмотных, миллионы босых индейцев, умирающих с голоду оборванцев, крестьян, трудящихся на жалкой парцелле тощей общинной земли, без машин, без субсидий, миллионы безработных, уезжающих в Соединенные Штаты. Но есть и миллионы людей, получивших возможность ходить в школы, которые построили им мы, революция; миллионы людей, для которых покончено с хозяйской лавкой и открылись ворота заводов; миллионы людей, которые в тысяча девятьсот десятом году были бы пеонами, а сейчас квалифицированные рабочие, которые были бы служанками, а сейчас машинистки с хорошим жалованьем; миллионы людей, которые за тридцать лет из нищего крестьянства перешли в средний класс, которые имеют свои машины, и пользуются зубной пастой, и проводят пять дней в году в Теколутла или Акапулько. Этим миллионам людей наша промышленность дала работу, наша торговля позволила обзавестись имуществом. Мы впервые в истории Мексики создали устойчивый средний класс со своими мелкими экономическими и житейскими интересами, которые служат лучшей гарантией от мятежей и беспорядков. Эти люди ни за что на свете не хотят потерять свою работу, свою малолитражку, свою купленную в кредит мебель. Эти люди — единственное конкретное достижение революции, и оно дело наших рук, Сьенфуэгос. Мы заложили фундамент мексиканского капитализма. Это заслуга Кальеса. Он покончил с вольницей генералов, проложил шоссейные дороги и построил плотины, привел в порядок финансы. Вы скажете, что на каждом шоссе мы срываем куш? Что комиссары по делам сельских общин прикарманили половину предназначавшихся крестьянам субсидий? Ну и что? Неужели вы предпочли бы, чтобы во избежание этих зол не было сделано вообще ничего? Неужели вы предпочли бы абстрактный идеал ангельской честности? Повторяю: мы хватили лиха и имеем право на все. Мы выросли в хижинах, крытых соломой, и потому имеем право — да, скажу напрямик — имеем право на дом с высокими потолками и лепниной на фасаде, и сады, и «роллс» у подъезда. Кто этого не понимает, тот не понимает, что такое революция. Революции делают люди из плоти и крови, а не святые, и они всегда в конце концов создают привилегированную касту. Уверяю вас, что, если бы я не сумел воспользоваться обстоятельствами и до сих пор пахал бы землю в Мичоакане, как мой отец, я бы не жаловался. Но факт тот, что я здесь, и в качестве предпринимателя я полезнее для Мексики, чем в качестве крестьянина. А не я, так другие потребовали бы те же синекуры, заняли бы место, которое я занимаю, делали бы то, что делаю я. Мы тоже вышли из народа, и в лице таких людей, как мы, с нашими домами, садами и автомобилями, в некотором роде торжествовал народ. Кроме того, эта страна очень быстро засыпает, но и просыпается в самый неожиданный момент, и кто мог сказать нам в те дни, что произойдет завтра? Надо было обеспечить себя. И для того, чтобы получить все это, мы шли ва-банк. Это не имело ничего общего с нынешним мелким политиканством. Тогда нужна была, во-первых, смелость, во-вторых, смелость и, в-третьих, смелость. Чтобы заниматься делами, надо было всей кожей чувствовать политическую обстановку и иметь железные нервы. Тогда не было предприятий с американским участием, гарантирующих от всякой случайности. Тогда мы каждый день ставили на карту все. Так мы и пришли к власти, Сьенфуэгос, к власти в истинно мексиканском духе, опирающейся не на штыки. Вы видите, чего стоит миф о мексиканце, порабощенном тиранией. Тирания не нужна. Это доказывает тот факт, что за тридцать лет у нас не было ни одного случая государственной измены. Нужно было другое: оседлать страну, отпихнуть остальных, не дать себя обойти, словом, показать себя настоящими чингонами. Кого хватает на это, тем не приходится опасаться никаких бунтов, они вызывают только восхищение. Никем так не восхищаются в Мексике, как настоящим чингоном.

Роблес уронил руку. При сильном возбуждении его лицо приобретало цвет аспидной доски: кожа, которую так тщательно маскировали кашемир, тон рубашки и галстука, побрызганный одеколоном носовой платок, снова становилась кожей индейца.

— Мы владеем всеми тайнами. Мы знаем, что нужно стране, понимаем ее проблемы. Нет другого выбора, как терпеть нас или снова впасть в анархию. Но анархии не допустит средний класс.

Икска Сьенфуэгос не спеша погасил сигарету и подошел к окну, сверкавшему в лучах солнца, уже клонившегося к закату: был четвертый час.

— Вы большой хитрец, Сьенфуэгос, но вот что я вам скажу. Не воображайте, что я доверяю вам или что я говорю только ради удовольствия послушать свой собственный голос. Вы знаете больше, чем показываете, и хотите в подходящий момент припугнуть меня. Потому я и рассказываю вам о себе — чтобы вы знали, с кем имеете дело, вот и все.