Кракатит

Он суетился, как хлопотливая хозяюшка; принес из повозки хлеб и, с наслаждением принюхиваясь, развернул кусок деревенского окорока.

- А соль-то, соль! - хлопнул он себя по лбу, опять побежал к повозке.

Наконец примостился у костра, отделил Прокопу большую половину еды, медленно стал пережевывать каждый кусочек. Прокопу дым, что ли, в глаза попал - он ел, а по лицу его стекали слезы. Старик каждый второй кусок протягивал лошадке, которая склонила над ним озаренную костром морду. И вдруг, сквозь пелену слез, Прокоп узнал его: да это - то старое, морщинистое лицо, которое он изо дня в день видел на дощатом потолке своей лаборатории!

Сколько раз глядел он на него, засыпая! А утром, проснувшись, уже не узнавал его - были только сучки, да ветхость, сырость и пыль...

Старичок улыбнулся:

- Вкусно? Ай-ай, опять хмуришься! Беда... - Он нагнулся к котелку. - Уже закипает.

Поднялся с усилием, заковылял к повозке. Вернулся через минуту с чашками.

1 Сатурн в сочетании с Марсом. Благодарение господу (лат.).

- На, держи.

Прокоп принял чашку из его рук; она была расписана незабудками, венком окружавшими золотые буквы: "Людмила". Прокоп раз двадцать перечитал надпись, и слезы брызнули из его глаз.

- Дедушка, это... ее имя?

Старик смотрел на него грустно, ласково.

- Так знай же - да, ее, - тихо молвил он.

- А... найду я ее когда-нибудь?

Ответа не было; старичок только усиленно моргал.

- Дай-ка, налью. - Голос его прозвучал нерешительно.

Дрожащей рукой подставил Прокоп чашку, и старый осторожно налил ему крепкого чаю.

- Пей, пока не остыло, - мягко сказал он.

- Спа... спасибо... - всхлипнул Прокоп и отпил глоток терпкого настоя.

Старый задумчиво гладил свои длинные волосы.

- Горько, очень горько, правда? - медленно проговорил он. - Сахару хочешь?

Прокоп покачал головой; губы его сводило от горечи слез, но в груди разливалось благодетельное тепло.

Старичок стал громко отхлебывать чай.

- Посмотри-ка, что у меня тут нарисовано, - сказал он, чтоб нарушить молчание, и протянул Прокопу свою чашку; на ней были изображены крест, сердце и якорь.

- Это вера, любовь и надежда. Ну, не плачь больше.

Старик поднялся над костром, молитвенно сложил руки.

- Милый, милый, - тихо заговорил он, - уже не свершишь ты свое наивысшее и не отдашь все. Ты хотел взорваться страшной силой; и вот останешься целым, и мир не спасешь - и не разрушишь. Многое останется в тебе запертым, как в камне огонь; и это хорошо, ибо в этом - твоя жертва. Хотел ты творить слишком великое - а будешь творить малое. И это - хорошо.

Прокоп стоял у костра на коленях и не осмеливался поднять глаза; теперь он знал: с ним говорит бог-отец.

- Это - хорошо, - прошептал он.

- Это хорошо. Сотворишь дела на благо людям. Кто помышляет о наивысшем - отвратил взор свой от людей. За это будешь служить им.

- Это хорошо, - одним дыханием отозвался коленопреклоненный Прокоп.

- Вот видишь, - обрадованно сказал дед и опустился на корточки. - Послушай-ка, на что он, этот твой... как ты назвал свое изобретение?

Прокоп поднял голову.

- Я... забыл.

- Ну, ничего, - утешил его старый. - Придумаешь другое. Постой, что я хотел сказать? Ах, да. На что он, такой большой взрыв? Еще покалечишь кого. А ты ищи, испытывай, может, найдешь... Ну, к примеру, такое что-нибудь: пф-пср-пф. - И старичок попыхтел мягкими губами. - Понимаешь? Чтоб оно только заставляло двигаться какую-нибудь машину, чтоб людям легче работалось. Понял ты меня?

- Вы имеете в виду... какое-нибудь дешевое горючее, да?

- Вот-вот, дешевое, - радостно закивал старичок. - Чтоб пользы было побольше. И чтоб оно светило и грело, ладно?

- Погодите, - задумался Прокоп. - Не знаю... Это ведь придется пробовать... с другого конца.

- Ну да! С другого конца подойти, и все тут. Видишь, и дело тебе сразу нашлось. Но сейчас брось, не думай, еще завтра день будет. А я постелю тебе.

Он поднялся, засеменил к повозке.

- Эй-эй, ма-лая! - запел он у морды лошади. - Спать пойдем.

Вернулся с тощей подушкой.

- Ну, идем, - и, взяв фонарь, вошел в дощатую хижину. Ого, соломы тут хватит на всех троих, - мурлыкал он, стеля. - Слава богу!

Прокоп сел на солому. И вдруг, вне себя от изумления, воскликнул:

- Посмотрите, дедушка!

- Где?

- Вон, на досках...

На каждой доске в стене хижины было написано мелом по большой букве; и Прокоп в колеблющемся свете фонаря прочитал: "К... Р... А... К... А... Т..."

- Ничего, ничего, - успокоительно забормотал дедушка, торопливо стирая буквы шапкой. - Вот и нету их. Ты ложись, я тебя мешком укрою. Вот так...

Он подошел к двери.

- Дадада, ма-лая! - пропел он дребезжащим голоском, и лошадка сунула в дверь свою красивую серебряную морду, потерлась о кафтан старика.

- Ну, иди сюда, ложись, - велел старый.

Лошадка вошла, подгребла копытами солому у другой стены, опустилась на колени.

- А я потом лягу между вами, - сказал дедушка. - Конь-то надышит, и тепло тебе будет, чак-то!

Он тихонечко сел на пороге. За ним еще алели в темноте угли костра и видны были ласковые, мудрые глаза лошади, преданно обращенные к нему; а старик все шептал что-то, мурлыкал, кивая головой.