Кракен пробуждается. Паутина

Мои спутники мало-помалу превращались из списка фамилий в живых людей – притом не в таких, какими я их считал. Возможно, в дороге с ними тоже происходили какие-то перемены. Сам я точно знал, что изменился и смотрю на них другими глазами. Врачи, советующие круиз как средство от самых разных болезней, возможно, и правы. В голове у меня определенно прояснилось, и не сказать, чтобы к лучшему.

Так я с упавшим сердцем обнаружил, что все колонисты совершенно по-разному смотрят на то, как использовать наши возможности и материальные средства. В своей прежней лирической фазе я с наивностью ранних социалистов думал, что наивысшая ценность для всех людей – это разум. Теперь я будто впервые осознавал, что разум – понятие относительное, зависящее от индивидуальных взглядов, и что наше идеальное общество будет, возможно, формироваться не столь гладко и не столь бескорыстно, как мне представлялось.

Моя способность здраво судить о вещах понемногу выходила из спячки.

Так мне делалась все яснее непродуманность, мягко говоря, наших планов. Мы слишком полагались на единомыслие в коллективе и не предвидели, как будем улаживать разногласия; чем больше я думал об этом, тем больше тревожился. Для решения спорных вопросов нам требовался авторитет, единодушно принятый всеми.

Я тщетно пытался обсудить всё это с Уолтером. Он относился к будущему эмпирически и заявлял, что моему формализму недостает гибкости. Всё будет делаться в зависимости от обстоятельств, говорил он и отказывался спорить со мной.

Такой подход у плановика его масштабов приводил меня в замешательство, но противопоставить этому я ничего не мог и после трех-четырех попыток перестал ему докучать. Не одно это беспокоило меня в нем. Он стал менее доступен, чем в подготовительном периоде, и постоянно сидел у себя в каюте. Вскоре мне стало казаться, что он отделяется от нас, воздвигая непроницаемый барьер вокруг себя и Алисии Харди, ставшей кем-то вроде его личного секретаря. Эту перемену, думаю, замечал только я, поскольку раньше работал в тесном контакте с ним; остальные полагали, что ему, как организатору, надо о многом подумать. Один лишь Чарльз Бринкли упоминал мельком о его изоляции.

К концу путешествия я познакомился со всеми довольно близко. Это было нетрудно: от нечего делать каждый охотно говорил о себе. Чарльз рассказывал, как притесняют английских фермеров; потеряв терпение, он продал хорошую ферму в Ноттингемшире, чтобы попытать счастья на девственной земле, которую будет возделывать как считает нужным, без постороннего вмешательства и заполнения бесконечных бумажек.

Я узнал о несогласии Джо Шаттлшоу с разнообразными боссами, профсоюзом и классовой системой; он желал, чтобы его дети росли в обществе, где ничего этого нет. Узнал о разочарованиях, погнавших вдаль Тома Коннинга и Джереми Брэндона; о крушении надежд, постигшем Дженнифер Дидс; о романтических устремлениях другой Дженнифер; об идеалистических взглядах Дэвида Кемпа. Я мог уже назвать мотив, истинный или мнимый, почти для каждого, но убедительными были не все мотивы.

Камилла Коджент не желала говорить, почему отправилась с нами, и вообще держалась в стороне. Из-за этой обособленности я как-то и подошел к ней у борта, чтобы приобщить ее к коллективу, а еще потому, что она чем-то напоминала мою дочь Мэри. На мой вопрос, зачем ей понадобился Проект, она промолчала, устремив невидящий взгляд на волны. Я подумал, что она не расслышала, и хотел повторить вопрос, но она перевела тот же взгляд на меня и сказала без всякого выражения:

– Я подумала, что могу быть полезной. Кроме того, меня, как биолога, вдохновляет остров, простоявший необитаемым двадцать лет.

Этим мне и пришлось удовлетвориться на время. Я мог лишь предположить, что на самом деле она, как и многие другие, от чего-то бежит. Позитивных причин у нас наблюдалось на удивление мало, и это возвращало меня к давней мысли о том, что только неудачники бывают свободными.

Впрочем, и с Камиллой в пути произошли перемены. У нее обнаружились общие интересы с Чарльзом. С ним она говорила о посадках и разведении скота, с доброй миссис Бринкли – на общие темы и уже реже смотрела невидящим взглядом на море.

У нас появились свои привычки. Чарльз каждый день вышагивал по палубе сколько-то миль для моциона. Дженнифер Дидс давала уроки детям Бринкли и Шаттлшоу к удовольствию обеих сторон. Миссис Бринкли сидела в шезлонге с бесконечным вязанием и дружески болтала со всеми, кто к ней подсаживался. Джереми Брэндон и Том Коннинг поочередно одерживали друг над другом победы в палубном теннисе. Мэрилин Слейт флиртовала со всеми мужчинами, что побуждало ее мужа к бурным ссорам и примирениям – ну и так далее.

С Камиллой мы обменивались лишь парой вежливых фраз, пока однажды, посреди Тихого океана, не остались случайно наедине под кормовым тентом. Я читал, она смотрела на океан – и тут я, перевернув страницу, заметил, что ее хмурый взгляд устремлен на меня. Что ж, и это уже неплохо. Я спросил, не могу ли ей чем-то помочь. Она тряхнула было головой, но передумала и сказала: