Крах Атласа

Либби ждала, что Каллум станет спорить с ней или прельщать, уговаривать, проворачивать свои скользкие фокусы, но он только запрокинул голову и рассмеялся. Потянулся за солнцезащитными очками. Закрыл глаза.

– Роудс, – сказал он, – ты ведь понимаешь, что я всегда видел твои эмоции? Ты всегда была опасной.

– Сейчас-то не лги, – хмыкнула она, огладив пальцем спусковой крючок. – Ты считал меня бесполезной…

– Разумеется. Ведь опасность и сила не одно и то же. – Приоткрыв один глаз, Каллум взглянул на Либби. Лицо у него распухло до неузнаваемости. – Ты всегда была способна на разрушение. Ты всегда была способна на ужасающие поступки. Уж прости, что не счел одно только это впечатляющим. – Он снова закрыл глаза и сложил поверх авиаторов на груди руки, как граф, мать его, Дракула. – Мое убийство достижений тебе не добавит, да и к тому же ты понимаешь, что оно не несет никакой пользы.

Либби думала иначе. Ей казалось, что отсутствие Каллума Новы принесет ощутимую пользу. Ей самой – точно. Хотя бы больше не придется видеть его невыносимо совершенную рожу всякий раз, как она ощутит себя незначительной. Не придется больше представлять, как он словно бы ухмыляется где-то на краю поля зрения в моменты ее беспомощности. И она сможет спокойно жить, зная, что он строил их отношения на ложной вере, будто бы он ее превосходит, будто бы он сильнее, тогда как на деле ей ничего не стоило стереть его в порошок. Развеять как нематериальную иллюзию. Сдуть, как песчинку с ладони.

Зато сейчас красоты в нем не осталось. Этот дом, эта комната – они больше не боялись. Либби вспомнила про красный огонек в углу, про покушение на все, что она с таким трудом защищала. Про то, чему она позволила указать ей смысл жизни. Про человека, которому она столько раз позволяла унизить себя.

Какой-то маленький подкол, и все. Стоило Либби это понять, и она уже не могла избавиться от мысли, что смерть Каллума ничего не изменит. Смерть Атласа в ее большом плане, наверное, значила и то больше, но все равно ничего не изменила. Нико…

Либби захлестнуло осознанием собственной мелочности. Инфантильного отчаяния, которое поселилось у нее в сердце с тех пор, когда она принесла его домой из палаты сестры, еще полжизни назад. Либби опустила пистолет, и он выскользнул из ее руки, с глухим стуком упав на пол.

Каллума было не узнать. В складках губ и под носом запеклась кровь. Попытайся он ухмыльнуться, и это причинило бы ему боль. Упиваясь пошлым эгоистичным удовольствием при этой мысли, Либби развернулась и покинула комнату.

Листьев на деревьях почти не осталось. Цветы давно увяли, сбросив лепестки. Близился сезон распада, а вместе с ним и неизбежное ощущение, что жизнь продолжится как ни в чем не бывало. Мир не будет разрушен и не изменится. Только не для Либби. Она могла зажигать звезды, разрушать вселенные, оставляя за собой пепельный след, – и все же при этом быть песчинкой во вселенной. Незаметной крупинкой.

Она не знала, куда идет, пока не пришла, – слепо миновав кабину телепорта, двинувшись прочь от устричного бара, через турникет, через улицу, потом через фойе больницы и дальше, за двери без таблички. В очередной раз соврала, на сей раз уборщику, чтобы потом заставить себя, наконец, сказать правду.

Женщина на койке обернулась при появлении Либби. Моргнула. Посмотрела некоторое время на нее пустым взглядом и отвернулась.

– Тебя только за смертью посылать, – сказала та, в кого превратилась Белен Хименес.

Каллум

Когда Либби ушла, Каллум изящно поднес руку к лицу, распухшему вдвое. Краем заплывшего левого глаза он осмотрел лежащие неподалеку тела, красный свет в углу. Ощутил запутанный клубок эмоций, сплошные безнадежность да отчаяние. А если учесть, что и Либби внесла свою лепту, то Каллум чувствовал разочарование: она снова выбрала высокую мораль. Было бы весело попытаться остановить пулю. И все же тут еще оставались неоконченные дела.

Каллум склонился над молодым человеком, тем, который как будто бы мирно спал. Грозным он не выглядел. С виду, конечно; Каллум не мог знать наверняка, но от парня веяло булочками с корицей и щенятами, виляющими хвостиками – а заодно редкой и абстрактной силой. Чем-то бесценным и неизвестным одновременно. Точно, сквозь туман в голове подумал Каллум. Именно это ощущение он испытал однажды, уловив его в самом сердце одной обреченной русалки, но так, словно бы оно родилось в его собственной груди. Интересно. Затем он переключился на Парису, которую явно сильно потрепало. Он сразу же поймал ее флюиды страдания, изысканные и такие медоточивые. Капель тропического заката, золотистый осадок тягучего шардоне.