Крах Атласа

По всему кладбищу раздавались возгласы: восхищенные, благоговейные, недоуменные. Весна, призванная Рэйной, напоминала сон. Жизнь пришла посреди смерти. И в этот момент Рэйна поистине стала богиней. Она коснулась ближайшей веточки, ощутила, как та млеет. На этот раз голос сакуры зазвучал знакомой песней: «Мама». Словно бы ничего не изменилось, кроме самой Рэйны.

К своей чести человек, пришедший за Рэйной, не двигался. Они встретились взглядами, и незнакомец слегка поклонился, словно бы признавая, что они на священной земле. Рэйне даже показалась, будто в этом его жесте читается смирение. Нечто непреложное, что оба они разделяли: в конце мы возвращаемся в землю.

Незнакомец коротко кивнул в знак уважения – или так он хотел предостеречь Рэйну. За ней еще придут – так она поняла этот жест. За ней еще придут, просто не здесь и не сегодня. И ладно. Она все поняла. Она поклонилась в ответ, и незнакомец отправился восвояси, скрывшись в собирающейся редкой толпе занятых горожан, что отрывались от телефонов, от личных тревог и напряженных жизней – лишь бы узреть сотворенную Рэйной весну.

* * *

Когда Рэйна прибыла в поместье, там было тихо, ее шаги разносились громким эхом среди его стен. Где-то рядом горевал инжир. Готовились отойти последние розы.

Рэйна прошла в раскрашенную комнату, ожидая, что появится хоть кто-то. Никто ее так и не встретил. В кабинете Атласа ничего не изменилось и было пусто. Из книжного шкафа в раскрашенной комнате Рэйна взяла книгу, сборник цитат. Она как раз гладила пальцем корешок сонетов в кожаном переплете, когда заметила снаружи одинокий силуэт.

Она вышла, но отправилась не в читальный зал, не в архивы, а вместо этого вдохнула пьянящий аромат росистой травы. Ее ждали.

Даже издалека она казалась прекрасной: знакомая, как эхо, и постоянная, как сердцебиение.

IX Жизнь

Либби

Белен состарилась не сильно. Так, разменяла, наверное, пятый десяток: в волосах виднелись серебристые прядки, в уголках глаз – морщинки от смеха, появления которых Либби не успела застать. Однако за полгода – а для некоторых тут прошли десятилетия – внутри Белен Хименес отмерло нечто неосязаемое, и возраст тут был ни при чем.

Либби вошла и села в кресло возле койки. Рядом тикали часы. Из коридора доносились голоса докторов и сестер. Где-то в этом здании находились те, кто еще только начинал жить.

– Я бы и раньше пришла, – прочистив горло, сказала Либби, – просто не сразу тебя отыскала.

Белен посмотрела на нее, улыбнувшись сжатыми губами.

– Лгунья.

Верно.

– Ладно, времени правда ушло больше, чем я рассчитывала. – Либби помолчала. – Ты сменила имя.

– М-м, старое мне больше не подходило. – Взгляд Белен не изменился. Глаза были все такие же темные и проницательные. Либби почувствовала себя невероятно молодой и вместе с тем ужасающе старой.

– Ну и, м-м, что… – Она снова покашляла, прочищая горло. – Что случилось?

Некоторое время Белен смотрела на нее невыразительным взглядом.

– А, – сказала она наконец. – Ты про это?

Она подняла руку, за которую, оказывается, была прикована наручниками к койке.

– Я под следствием по делу о военных преступлениях.

– О. – Вообще-то Либби знала, учитывая, что только об этом в последнее время и писали в каждой статье, посвященной женщине, в которую превратилась Белен. – Я… точно. Что ж…

– У меня лобно-височная деменция, – сказала Белен. – На ранней стадии. Пока что.

– О. – Что-то отозвалось у Либби в груди, будто скрипнула старая половица.

– Говорят, форма необычайно агрессивная, – добавила Белен. – Кто-то ловко покопался у меня в мозгу. Думаю, один старый друг оказал мне услугу. Ускорил процессы. – Ее улыбка померкла. С таким лицом она смотрела на преподов, Морта и Фара, которые остались в прошлом Либби, столь же далеком, как и будущее, за которое Либби отчаянно билась. – Если вдруг встретишь Нотазая, не забудь передать, куда он может засунуть свои мысли и молитвы.

– Нотазай? – эхом повторила Либби.

– Клоун из Форума. Слышала, он уходит с поста, а значит, нашел нечто более филантропическое, к чему мог бы применить свои особенные таланты. – Еще одна тусклая усмешка, которую могла изобразить только Белен.

– Он что… убил тебя? – ошеломленно спросила Либби. – Это же…

– Кто знает, может, именно такой конец меня всегда и ждал? Сомневаюсь, что Нотазаю хватило бы воображения. – Белен пожала плечами. – Уверена, в его понимании это милосердие, честное слово. Он как бы ввел мне транквилизатор, сбил градус моих выкрутасов. Это такой биомантский вариант санатория, в домике у моря, с желтыми обоями. – Белен с трудом, звеня наручниками, села и указала на абстрактные желтые узоры на стенах. Должно быть, на лице Либби отразилось смущение, и потому она добавила: – Он предлагал вылечить меня, ну, от проклятия бабской истеричности. Я объяснила ему, что думаю об этой его терапии.

– Предпочла деменцию? – с сомнением уточнила Либби.

– В нескольких формах послала его на хер и велела подавиться своим благородством и понтами, так что в некотором смысле да, ты права, – ответила Белен. – Федеральное расследование стало вишенкой на торте.