– Я была бы благодарна, – сказала Белен, оценив шутку.
Либби улыбнулась и продолжила:
– А если серьезно, если ты хочешь, чтобы я тебя вылечила или чтобы вернулась и…
– Нет. – Белен покачала головой. – Просто… сделай ради меня кого-нибудь безумно счастливым, и будем считать, что мы квиты. Доставь от моего имени первый оргазм какой-нибудь молоденькой лесби. – Она помолчала. – Это, кстати, тост. Типа как «Салют».
– Поняла. – Либби не сдержала смеха. – Щедро с твоей стороны.
– Не особенно, – возразила Белен. – Я же тебя охуенно ненавижу, просто стараюсь быть утонченной.
Это да.
– Само собой. – Либби встала. – Ну что ж, это не искупление.
– И еще три минуты в запасе, – ответила Белен, подняв воображаемый бокал шампанского.
Либби не ожидала, что в этот раз прощаться будет больнее. А еще она поняла: технически, того, за чем пришла, она не получила, хотя обрела много кое-чего другого.
– Белен, я…
– Ты все еще молода, – перебила Белен. – У тебя впереди годы и годы, испытаешь еще много боли и сожалений. Зачем же получать все травмы сразу в первой четверти жизни?
– Я же… – начала было Либби, но осеклась, потому что все еще не могла подобрать нужных слов и сказать то, что хотела. – Я причинила боль одному человеку, – призналась она. – И теперь…
Она остановилась.
– Ты про того смазливого британчика? – спросила Белен, и Либби подавила болезненный приступ смеха.
– Нет. Он как бы сам меня бросил. И, насколько я знаю, у него все хорошо. – Она коротко и судорожно вздохнула. – Речь о… другом человеке. Он был, возможно, моей второй половинкой. Если такое бывает.
– А ты могла это предотвратить? – спросила Белен. – Не делать ему больно?
Либби не ответила. Зато в голове она продолжала разговор, долго и подробно рассказывая, как все было, распиная себя на кресте невысказанных предположений: «Я могла бы остаться и прожить жизнь с тобой» или «Я могла бы убить себя ради него, и он жил бы дальше с кем-нибудь».
«Что тебе помешало?» – спросила в ее воображении Белен.
«Я хотела знать, каково это – победить, – ответила ей Либби. – Предпочла доброте величие. Иначе подтвердила бы все то, что когда-либо о себе думала».
Белен в ее фантазии была терпеливой, с ясным и внимательным взглядом. «А именно?»
«Что мне слабо, я недостойна».
– А, – произнесла настоящая Белен, поерзав на койке. – Нет никаких половинок, – сдержанно сообщила она, решив воздержаться от критики, просто потому что в ней не было смысла. – Со временем ты отдаешь себя многим. Растрачиваешь себя по кусочкам всю жизнь. Это не умаляет твоей вины, – добавила она, – ведь, насколько мне известно, Либби Роудс, ты вполне способна причинить боль многим людям. Твоя жизнь еще может исполниться опасного эгоизма.
Она надолго замолчала.
– Однако если волнуешься, будто больше никогда ничего не почувствуешь, то это, знаешь ли… – Белен неопределенно повела рукой. – Хуйня.
В дверь снова тихо постучали.
Вернулась медсестра.
– Мисс? – обратилась она к Либби, и та бросила последний взгляд на Белен.
– Спасибо, – сказала она, подумав, что так будет лучше и не столь оскорбительно, как «Прости».
– На здоровье, – ответила Белен, как бы говоря «Я тебя прощаю» и вместе с тем «Пошла вон».
Покидая город, Либби остановилась у ЛАРКМИ. Главное здание не изменилось, а вот кампус распространился по деловому центру Лос-Анджелеса, словно благородная сыпь. Общага, в которой ей когда-то выделили комнату, теперь стала роскошным жилищем для студентов, а кофейня, куда она частенько забегала, превратилась в модный веганский киоск с лимонадами.
Войдя, Либби тут же влилась в море студентов. Здесь жизнь бурлила в том же ритме, раздавались те же звуки, а лифты в виде птичьих клеток, как и прежде, безостановочно сновали вверх и вниз. Либби врезалась в кого-то и поспешила извиниться, запоздало сообразив, что это профессор Максвелл Т. Мортимер, бывший желторотый муж, известный как Морт.
На нем были слаксы, как и в девяностые: такие же непростительно узкие, хоть и не того же лососевого оттенка. Некоторое время он смотрел на Либби, пытаясь припомнить, кто перед ним. Потом утратил интерес и поспешил на парковку. Наверное, к своей дорогой машине и несчастной жене.
Либби еще несколько часов наблюдала за лифтами. Калифорнийское солнце жизнерадостно светило через купол обсерватории, рябой волной деля здание надвое.
Затем наконец Либби встала и ушла.
К тому времени, как Либби остановила арендованную машину на жилой улице, среди домов было уже темно и тихо. Поэтому она погасила фары, встав у начала подъездной дорожки; не хотела никого беспокоить. Тихо подошла к свежепокрашенной двери и приметила спрятанный в клумбе с цветами ключ.