Крах Атласа

Испытывая трепет предвкушения, Нотазай обратил взор на пневматические трубы. Он составил список, довольно длинный, но сам же потом скрупулезно сократил его до нескольких избранных пунктов: некоторые были утрачены в древности, другие тешили его личное любопытство, например арабские тексты по медицине, способные дополнить его теории. Гиппократ[37], Гален[38], Богар[39], Шэнь-нун[40], Ибн Сина[41], аз-Захрави[42]. В последнее время Нотазай почти не занимался биомантией, сознательно взяв бездействие за привычку, потому как результаты неизменно его бесили. Несколько раз ему вчиняли судебные иски, почти всегда сыпались жалобы, критика – да, болезнь вылечил, раны заживил, но мог бы постараться и лучше. Ничто так не настраивало против человечества, как исцеление страждущих. И пусть недавно пришлось кое-кого вылечить – по условиям сделки, открывшей эти двери, соглашения с телепатом, которой еще до сорока потребуется мастэктомия (операция, конечно, ущемит ее самолюбие, зато спасет жизнь, однако Нотазай с этим ничего общего иметь не хотел), – он знал, что добрые дела не остаются безнаказанными. Спасенная от рака девочка однажды придет за добавкой. Болезни ведь не заканчиваются. Жизнь тяжела. Когда-нибудь она снова попросит о помощи, он откажет, а она назовет его эгоистом, но что такое жизнь без толики себялюбия? У жизни лишь один диагноз – смерть, если только библиотека не предположит обратного, разумеется. А потому Нотазай не собирался попусту тратить то немногое время, что у него, по большому счету, еще оставалось.

Система пневматической почты была довольно проста. Нотазай и Элизабет Роудс встали рядом друг с другом в неловкой, но спокойной тишине. Тут Нотазай уловил присутствие в девушке некой генетической болезни дегенеративного типа. Пока еще было неизвестно, коснется ли беда ее самой или только ее потомства. Делиться такой информацией смысла не было; что сказать тому, кто носит в себе частичку смерти? Люди и так носители смерти, просто некоторые беспечнее прочих. Нет уж, себе дороже выйдет, да и зачем унижаться?

Сам Нотазай желаемое получил. Александрийское общество перешло в его попечение. Возможно, он сольет кое-что из находок – не самые важные, те, что людям понравятся и что они купят. Изображения висячих садов Вавилона, которые потом кто-нибудь объявит подделкой. Секреты красоты Клеопатры, которые тут же осудят как пример преступлений против феминизма. Ха, мрачно подумал Нотазай. Вот в чем настоящая беда этого мира. Показываешь людям чудо, а они тебе: надо же, а мы ждали чего-то другого.

Человек по имени Нотазай был, конечно же, прав.

Но что еще важно, он сильно ошибался.

* * *

Нотазай даже не догадывался, что в тот момент, когда они с Либби Роудс получали ответы на запросы, она уже знала о нем. Знала и мучилась, ведь еще недавно была той, кто взвалил на себя бремя излечения мира от хворей, а тут перед ней возникла очередная напасть. Еще одна пара нечистых рук.

Правда, Либби Роудс была не в курсе, что, когда Нотазай расставался с Парисой Камали, та уже понимала кое-что очень важное о принципах работы архивов. И она не стала делиться этим знанием, особенно с ним. Париса Камали не была честной. Говорить правду ей не пристало.

Либби не сдержалась и украдкой бросила взгляд на Нотазая. Вернее, на то, что выдали по его запросу архивы. В ее глазах Нотазай заметил нечто вроде саркастичного блеска, насмешки, хотя это могла быть и просто игра тусклого света. Решив не продолжать беседу, он широким шагом направился к выходу из читального зала и остановился только в коридоре. Там развернул записку, мягкую, словно лепесток цветка. Увиденное Эдвин Санджрани, рожденный чудом, посчитал уколом иронии – будто бы вселенная неодобрительно стукнула судейским молоточком.

Либби Роудс прекрасно знала это чувство, потому что прежде сама видела то же самое сообщение, даже несколько раз. «Запрос отклонен». При виде бумаги в руках Нотазая она узнала тюрьму, которую он сам же для себя выстроил. Точно в такую же добровольно вошла Либби, и точно такая же стала неотвратимым концом Атласа Блэйкли. У библиотеки было чувство юмора, о чем Либби Роудс знала прекрасно. Подло, но ничего не поделаешь.

Ведь на этот раз архивы наконец-то исполнили ее желание.

«Могла бы я спасти сестру?»

Скольких человек она предала в поисках этого ответа?

На, прошуршали, прошелестели архивы, и кольца искушения затянулись туже.

Открой книгу и выясни.

Конец

Вы, разумеется, понимаете, что все сказанное Атласом Блэйкли в момент его кончины – это показания умирающего. Восхваления того, кем он мог бы стать. Простите за нарциссизм, но когда еще человеку петь гимны самому себе, как не перед лицом неминуемого конца? Он рассуждает о предательстве, зная, что он сам – предатель. Верит, что только вы способны его понять, ведь, если честно, вы уже его поняли, и он это знает. Когда вы родились, мир умирал. На самом деле ему уже конец.