Крах каганата

Лето 963 года было жарким и сухим. Как всегда, пришли караваны с Камы: тамошние булгары привезли на продажу соболей, просо и пшеницу, молодых кобылиц. Вятичи прислали овец, воск и мёд, дорогих чернобурых лисиц. Всё это пищало, лаяло, бесилось, без конца мелькали пёстрые одежды, слышался разноплеменный говор, а Саркел казался ярмаркой — от безудержной кутерьмы и гомона. Не успели основные купеческие потоки схлынуть, как дневальный на банте начал бить тревогу: с севера по Дону приближаются не знакомые хазарам ладьи, у которых на парусах красные трезубцы. Завулон побежал к стене и припал к одной из бойниц, заслонил глаза ладонью от солнца, долго вглядывался в непрошеных зловещих гостей, но не смог угадать, кто они такие. Лишь один старец по имени Плошка, живший в крепости с незапамятных времён (был из вятичей и всю жизнь служил у богатого печенега, но того убили, и рабы его разбрелись кто куда, а старик прибился к Саркелу), объяснил, что трезубец — символ русов, правящих князей Киева. «Да откуда ж тут взяться русам? — выразил сомнение комендант. — А тем более с севера! Если уж приплыли бы, то с другой стороны: по Днепру спустились бы в Понтийское море, обогнули бы Тавриду и вошли в устье Дона. Нет, не верю!» — «Помяни моё слово, — не сдавался Плошка и грозил суховатым корявым пальцем. — От полян киевских ожидать можно всякого. А тем более, раз они заодно с варягами. Ловкие ребята. Я бы остерёгся, хазарин, и готовился к битве!» Завулон поиграл желваками и пробормотал сквозь зубы: «Если будет битва, нам придётся туго. Ведь у тех, кто приплыл, мне докладывали, шестьдесят ладей. Это значит, две с половиной тысячи воинов. А у нас без малого тысяча. Надо слать гонца в Семикаракор и просить подмоги».

Но, увы, было слишком поздно. Корабли блокировали Саркел с трёх сторон и отрезали выход в Дон, а пехота и конница, выгрузившись на берег, изолировали крепость по линии перешейка. Началась осада. А жара и сушь приближали развязку этой трагедии.

Да, славяне, как говорится, «пошли в обход». Поднялись по Днепру наверх, повернули в Вязьму и затем протащили суда по берегу пару вёрст до Угры. По Угре проплыли в Оку, завернули в Уну и в районе современного города Новомосковска волокли корабли снова две версты — до истоков Дона. Здесь, в местах обитания племени вятичей, Святослав дал хазарам первый бой; нет, скорее не бой, а нанёс несмертельный, но довольно ощутимый укус: выгнал хазарских сборщиков дани. «Сколько вы платили этим иноземцам?» — вопросил грозный князь робкую боярскую знать. «По шэлэгу с плуга, батюшка». — «Будете отныне мне платить!» — и поставил своим представителем в этом крае Мстишу-Люта — сына воеводы Свенельда. Тот, оставшись вместе с дружиной таких же головорезов, как сам, начал лютовать да куражиться — драть три шкуры с мелких хозяев, портить девок и пускать юшку каждому, кто осмеливался роптать, — так что вскоре вятичи сравнивали хазарские времена с золотым веком.

Между тем главные силы русов прибыли к Саркелу. Святослав и Добрыня с полутысячной конницей и полуторатысячной пехотой высадились на сушу и отрезали мыс, на котором высилась крепость, от любых подъездных путей. А Свенельд командовал кораблями с Дона. Там же, на одной из ладей, находилась Ирина: бывшую царицу Хазарии хоть и взяли с собой в поход, но к прямым ратным стычкам допускать не желали — берегли к основной, Итильской, кампании. Женщина ругалась, уверяла, что должна быть в седле, а не в трюме. Но Свенельд отвечал ей категорично: — «Такова воля князя. Коли хоть один волосок упадёт с твоей головы, он мою голову снесёт! Да и то сказать: что тебе в Саркеле? Ворог твой и обидчик Осип далеко-далече. Суетиться рано. Наверстать успеешь». Но Ирина знала: как начнётся штурм, ни один князь на свете не удержит её в стороне от битвы, не лишит удовольствия продырявить мечом нескольких сподвижников каган-бека. Гены воинов-предков, скифов и сарматов, в том числе — женщин-воительниц, амазонок, говорили в ней всегда очень громко.

Вскоре с территории крепости, через вал перелетела стрела, на которой был намотан пергамент. Писаный по-гречески, он гласил: «Ваша царственность, русский каган Святослав Игорев! Что хотите Вы? За какую цену снимете осаду? Мы платить готовы. Разойдёмся по-доброму.

Завулон бен Сарук, подданный Великой Хазарии и тархан Саркела».

В тот же день, тем же способом, комендант полупил ответ: «Пакостный жидок Завулошка! Откупиться хочешь? Поцелуй меня пониже спины, а иных даров мне не надобно. Я хочу Саркел. Сделаю его русской крепостью Белая Вежа и отсель пойду на вы дальше — до Итиля и Гурганского моря! Смерть хазарам! Князь Великий Киевский Святослав Игорев Рюрикович».

Это был смертный приговор.