Крамнэгел

– Они полагают, что он подвел свою страну.

– Это только потому, что он – за границей, – заметил сэр Невилл.

– Дома, по всей вероятности, он получил бы за это медаль.

– Ну, что вы! – Стокард никак не мог поверить, что существует такая огромная разница между англичанами и людьми, которых он любил называть «нашими американскими кузенами».

Зазвонил телефон. Стокард снял трубку. Послушав немного, сказал: – Ясно. – И положил трубку на рычаг. Сэр Невилл даже не взглянул на него.

– Умер шотландец, не так ли?

– Да.

– Рассуждать больше не о чем, – сказал Пьютри.

– Да, я ждал этого. Мне так и казалось, что наша проблема разрешится возникновением новой проблемы. Итак, мистер де Монтесано, все рассуждения о давлении носят теперь исключительно академический характер. Я больше не могу закрывать глаза на случившееся. Я могу пойти на некоторые скидки, но только в рамках дела об убийстве.

– Конечно, разумеется.

– Можно ли спросить, что вы намерены предпринять? – поинтересовался Пьютри.

– Буду всеми силами добиваться обвинения в непредумышленном убийстве. Какое же здесь предумышление?

– А почему он носил с собой оружие?

– Почему все мы носим с собой зубные щетки, стоит нам уехать из дому хоть на одну ночь? Сила привычки.

– Неужели, по-вашему, он такой идиот?

– Не забывайте, что он полицейский.

– Н-да. Их полицейский.

Узнав о смерти Джока, Крамнэгел, не стесняясь, расплакался, к вящему смущению присутствовавших при этом полицейских.

– Он же был просто милый старичок, – повторял Крамнэгел как молитву, то и дело спрашивая, осталась ли у Джока семья. Когда сказали, что, насколько известно полиции, семьи у Джока не было, Крамнэгел стал благодарить за это господа бога. Глубина скорби Крамнэгела смутила его стражников, которые обращались с ним скорее как с достойным военнопленным, чем с арестованным преступником. Неожиданное сочувствие к жертве, вызванное лишь тем, что жертва скончалась, возбудило в них изрядное недоумение, поскольку до сих пор оправданием поступка Крамнэгела служило то, что закоренелый и злобный агитатор-коммунист оскорбил Соединенные Штаты и лез из кожи вон, чтобы спровоцировать обычно уравновешенного американца, начальника полиции, и заставить его совершить преступление.

К концу дня Крамнэгел постепенно взял себя в руки. Улучшению его настроения во многом способствовал визит Эди, хотя она и явилась в сопровождении нелюбимого им майора Батта О'Фехи, который смачно жевал резинку во время пылких родственных объятий.

– Пойди и скажи им все, как ты сказал на своем чествовании, – потребовала Эди, ударяя его кулаком в грудь.

– Обязательно. Я себя в обиду не дам. Если б только тот бедный старикашка... – Он умолк, глаза его наполнились слезами при одной только мысли о Джоке.

– Он не первый в мире покойник и не последний, – заявила Эди, которой совсем не нравилось то, как действовал на воображение супруга этот подохший шотландец.

– Во-во, – заметил О'Фехи, перекатывая жвачку в другой угол рта.

– Помнишь тот день, когда ты пришел сообщить мне про Чета... Чета... Козловски... Я тогда была замужем за ним и имела право плакать, верно?

Крамнэгел чисто по-мужски потер челюсть.

– Знаю, Эди, знаю. Просто я не спал всю ночь.

– Я понимаю. Эди все понимает. – Встав на цыпочки, она поцеловала мужа в щеку.

– Слышь, Батт, сигаретки у тебя не будет?

– Извини, друг, сигаретки нет, есть жвачка, если желаешь. С куревом я завязал: табак и парашютизм – вещи несовместимые.

– На жвачку меня что-то не тянет. Во всяком случае сейчас.

Атмосфера напоминала канун важного матча по боксу, за исключением того, что репутация и данные противника оставались факторами абсолютно неизвестными. Герой и его свита не могли даже строить догадок относительно противостоящего им бойца. Нельзя было ни посоветовать, ни поглумиться, ни посмеяться, ни порыдать. И Крамнэгел уж никак не чувствовал себя в большей безопасности от того, что Батт О'Фехи смачно жевал резинку и время от времени посматривал на часы. Надо было, чтобы с ним это случилось, сволочь он эдакая.

На следующий день произошли два события. Прежде всего Крамнэгелу предложили адвоката – Мод Эпсом, королевскую советницу юстиции. Как он сам сказал посетившей его Эди, он чуть не лопнул от злости.

– За каким чертом мне суют эту бабу? Да где это слыхано – баба-адвокат! Я этих сукиных детей насквозь вижу: хотят, чтоб я продул процесс! Ведь обвинение-то явно подстроено, чтоб их... Да я, черт возьми, абсолютно уверен, что этот вонючий комми где-то прятал револьвер – успел, наверное, сунуть его за стойку. Полицейский-то там оказался совсем зеленый, такой сопляк, что ему даже личного оружия не доверили – он вообще не догадался там и посмотреть, а теперь-то уж этот паршивый кабак обыскивать без толку... – все они заодно. Чтоб их!

– За каким дьяволом ему посылают бабу? – вскипела Эди, воображение которой уже нарисовало сцену в камере: встрепанная адвокатесса в пылких объятиях нежных лапищ ее Барта.

– Должен заметить, мисс Эпсом – одна из лучших защитниц в стране, – ответил полицейский сержант.