Крапивник

Замелькали короткие фрагменты. Эдмунд уехал, мама заканчивала приготовления к свадьбе, наконец, заказала платье. Из пустынь ей приходили письма, вполне жизнеутверждающие: Эд поладил с сослуживцами, полюбился командирам, хорошо справлялся со своей работой и быстро учился.

Вдруг из лиловой дымки раздался взрыв. Папа и Эдмунд подскочили с песка и под дождём из кровавых ошмётков побежали прочь. Слышались чьи-то крики, выстрелы, им вслед летели плетения и снаряды. Я не понимала, что происходит, но это, очевидно, было и не важно. Важно было лишь то, что в этот момент Эду было страшно и больно от осознания гибели множества товарищей и хороших друзей.

Мне вдруг стало не по себе от его эмоции. В абсолютно уравновешенном добром парне вдруг проснулось желание убивать и калечить.

От него начали расходиться белые кольца энергии. Из-под ног вражеских солдат вырвалась крапива. Она ломала орудия и хватала магов и солдат, кто не мог или не успевал отбиться. Эд не надеялся победить таким образом, но им с папой нужно было время, чтобы скрыться.

Привыкнув за прошедшие воспоминания считывать душевное состояние учителя, я ощущала, как крапива наносит вражеским бойцам увечья так чётко, словно самолично отдавала растениям приказы.

Ужасный образ сменился лицами двух измождённых парней.

— Эй, Крапивник, ты это видишь? — папа вдруг указал на полуразрушенные башни старого города средь бурых скал.

— Там должна быть вода, — Эд развязал узел из рукавов, держащий куртку на поясе, и, надев её, активировал все защитные артефакты. — Иначе никто не построил бы тут город.

— Вопрос только в том, почему его забросили, — папа тоже включил защиту. — Либо колодцы пересохли. Либо кто-то подселился…

Мир воспоминаний дрогнул. Возник образ колодца в заброшенном городе.

Отвратительное существо, называемое личем, приближалось к парням, медленно пятившимся от колодца. Оно было одето в грязный серо-коричневый балахон. Кожа его была серо-зеленоватой, как пересохшая земля. Глаза не имели белков, а щёки были разорваны, позволяя раскрывать рот шире нормального. Зубы отчего-то стали зелёными. Передвигалось оно с хрипом, скрючившись, но в силу огромного роста, оставалось выше его жертв.

Маленькие тёмно-серые твари, подобные ему, выглядывали из каждой щели города. Они ждали разрешения полакомиться трупами, но не могли напасть прежде, чем лич выкачает из жертв всю энергию.

Пытаясь убедить себя, что всё нереально, я непроизвольно держалась рядом с отцом и учителем, избегая смотреть в чёрные глаза лича. Они словно заставляли снова и снова проживать самые ужасные воспоминания. И в первую очередь вспоминать о разломах. Сейчас покалечат Эда.

— Не надо… — я зажмурилась, прячась за юношами.

Шипение стихло, как и гудение приспешников лича.

Мы с Эдмундом почти одновременно открыли глаза у костерка.

Была глубокая ночь. Пробирал холод, и всё тёплое, что было в распоряжении товарищей, лежало на Эдмунде.

Папа сидел чуть в стороне от костра, разделывая одну из маленьких серых тварей на тонкие пласты. Над огнём что-то варилось.

Эд чуть повернулся и попытался окликнуть товарища, но вместо имени вышел лишь невнятный стон.

Папа оторвался от своего занятия и подбежал к сослуживцу с флягой:

— Попей пока, бульон ещё не готов.

Папа влил воду в горло моему учителю.

— Роланд, — тихо выдавил Эдмунд. Он заранее знал, что произошло с его источником, но из последних сил надеялся, что ошибается. — Источник?!..

— Да, об этом… — папа сам сделал глоток и отложил флягу. Ему совсем не хотелось смотреть в глаза приятелю, равно как и сообщать дурные вести. — Мне пришлось его запечатать.

Мир в глазах Эдмунда начал расплываться, он тяжело задышал, будто его настигла паническая атака. Откуда-то взялись силы, и парень начал бить рукой по земле, дёргая пальцами, стараясь выдавить из себя плетение, но рука лишь ударялась о песок, не выпуская больше белых узоров плетений.

— Тихо, тихо, успокойся, тебе нельзя дёргаться, — папа схватил друга за руку.

Но Эдмунда всё равно трясло, словно в приступе эпилепсии. Я совсем перестала видеть мир вокруг нас, только слышала увещевания моего отца, удары то рук, то ног о землю и жуткий вой.

Вдруг всё стихло. Эдмунд открыл глаза, папа держал руку у него на лбу, выпуская в мозг лиловую энергию.

Я не понимала, что происходит, а вот Эд, кажется, догадывался. Я прислушалась к его мыслям, но они растекались, как масло на солнце. Юноша совсем перестал соображать.

Мир медленно крутился вокруг не способного мыслить тела, пребывающего в состоянии «овоща». Папа закрыл ему глаза.

Воспоминание сменилось знойным днём.

Папа тащил Эда, перекинув того через плечо, как мешок. Солнце слепило. У перевёрнутого Эдмунда в глазах всё плыло.

Идти по песку было тяжело, и в какой-то момент папа оступился. Парни расстелились на земле. Я чувствовала, что, несмотря на страшные боли в спине и груди, Эдмунд мог пошевелиться и убрать с папы ноги. Но он не хотел. Он едва заставил себя повернуть голову, чтобы не дышать песком.

И новое воспоминание.