Красавчик

Это была ухарская песня воров, которая больше всего нравилась Митьке. Ее бесшабашный мотив, в котором проскальзывала порой грусть, был как-то не у места среди торжественной лесной обстановки. Красавчик сразу почувствовал это и ему показалось, что эхо, как-то недоумевая, разносит звонкий голос друга:

Имел английские отмычки,
Имел я финское перо,
Я не боялся ни с кем стычки,
И мне зарезать все равно…

Митька оборвал вдруг песню, словно смутившись чего-то. Последняя нота замерла где-то вдали тоскливым откликом, слившись с далеким криком кукушки. Тоскою повеяло.

– Не выходит что-то песня, – как бы удивился Митька. – С чего бы это? Ведь всегда хорошо выходило…

Он покачал головой и на минуту погрузился в раздумье. Потом поглядел на Красавчика и улыбнулся.

– Не такие тут песни петь надо, – заметил он.

Красавчик молчаливо согласился.

– Другую запоем! – не унывал Митька. Но в памяти вертелись лишь разухабистые воровские мотивы, которые – Митька почувствовал это – не вязались с обстановкой, не «выходят» здесь. Тщетно поискав в памяти подходящую песню, Митька плюнул сердито:

– Ладно! Попоем потом, а теперь скоро и дойдем уж – делом нужно заняться.

Выбрались на дорогу. Она извивалась между деревьев желтой песчаной полосой, то пропадая на поворотах, то снова появляясь лентой. Глубокие колеи, бороздившие ее, доказывали, что по ней часто ездят. Да и теперь слышался скрип колес где-то позади мальчуганов.

– Эта самая дорога и есть, – сообщил Митька. – Там вот, у озера, и будут дачи.

Он стал совершенно серьезен. Деловитость отразилась на лице. Брови нахмурились слегка, и Митька стал похож на прежнего Шманалу, собравшегося на «работу».

– Ты ничего не говори – лучше будет, – наставлял он. – Слушай, что я буду говорить, и наматывай на ус. Уж это я буду пушку лить[17], а ты молчи. Помни только, что погорельцы мы. Не забудешь?

– Ладно, – согласился Красавчик.

Теперь его начало уже интересовать, как-то Митька справится со своей ролью.

За одним из поворотов дороги лес расступался, дугой обходя обширную поляну. Дорога зазмеилась среди зеленых холмов и стала за метно опускаться. Куча яркой зелени листвен ных деревьев виднелась впереди. Среди нее мелькали красные железные и черепичные кры ши и сверкала какая-то серебряная полоска.

– Вот они – дачи-то, – указал Митька. – А там вон озеро. Вишь, сверкает…

Лошадиный топот, раздавшийся совсем близко, заставил Митьку замолкнуть. Он обернулся.

Из леса вынырнул небольшой, изящный шарабан-двуколка. Гимназист лет 12-ти правил жирной маленькой шведкой[18]. Рядом с ним сидела дама, вся в черном, и длинная полоса крепа развевалась на ее шляпе.

– Ну, Мишка, держи ухо востро, – шепнул Митька. – Сейчас попробуем. Барыня-то вдова, видно, – лучшего случая и не найти.

Шарабан поравнялся с мальчиками, и Мить ка вдруг стал неузнаваем. На лице его изобразилось мигом что-то жалкое, слезливое. Он странно как-то всхлипнул и побежал за экипажем.

– Барыня-благодетельница, – услыхал Красавчик плаксивое причитание, – подай милостыньку Христа ради сиротинкам-погорельцам. Отец помер, а мать на пожаре сгорела. Ба-а-рыня, миленькая… Заставь Богу молить… Изба сгорела, мамка…

Красавчик забыл о своей роли. Вытаращив глаза от удивления, он следил за приятелем. Митька, жалкий, приниженный какой-то бежал возле двуколки, тягучим молящим голосом выпрашивая подачку. Это было так непохоже на Шманалу, что Красавчик не мог прийти в себя от изумления. Незаметный жест Митьки заставил его опомниться: Митька движением руки звал его к себе. Красавчик почувствовал, что кровь хлынула ему в лицо, но все-таки побежал за другом.

С минуту дама и гимназист с любопытством глядели на странную пару. Митька не переставал клянчить, а Красавчик молча бежал рядом с ним, не смея почему-то глаз оторвать от земли. Никогда еще он не собирал милостыни таким необыкновенным способом и весь горел от стыда.

Во взоре дамы отразилось сострадание. Движением руки она велела гимназисту остановить лошадь, и Красавчик ясно услышал фразу, сказанную вполголоса:

– Несчастные дети.

Красавчик еще больше смутился, а Митька воспользовался случаем, чтобы повторить длинный ряд причитаний. В голосе его дрожали слезы, когда он закончил:

– Ни рубашечки, ничего нет у нас, милостивица… Все погорело… Не найдется ли, барыня, у тебя одежонки какой… Холодно так-то ночью в лесу… Голодно и холодно, – вспомнил он любимую фразу Крысиных «плакальщиков».

Дама раскрыла ридикюль и принялась рыться в нем. Острым хищным взглядом скользнул Митька по ридикюлю, но мгновенно же физиономия его приняла страдальческий вид.

Дама протянула монету. Митька взял ее, униженно кланяясь и крестясь:

– Дай Бог тебе доброго здоровья, бла годетельница-барыня. Бог не забудет тебя… Живи на радость деткам… Дай тебе Бог…

Ласковая улыбка осветила лицо дамы. Она еще раз окинула взглядом фигуры юных бродяг:

– Откуда вы, детки?