Красавчик

Митька заметил, что, выходя в коридор, она приложила к глазам белое что-то, должно быть, платок. И у него, закоренелого фартового, стало как-то скверно на душе. Впервые шевельнулось незнакомое ощущение нехорошего, гадкого, и первый раз в жизни Митька почувствовал недовольство собой, хотя и блестяще выполнил предприятие.

Кухарка меж тем собрала на стол. Добрая женщина суетилась так, как будто принимала самых дорогих гостей.

Друзья совсем не чувствовали голода, и заботы кухарки только смущали обоих. Митька хмурился и в душе далеко не благословлял кухарку. Ему хотелось уйти поскорее, а судя по тому, как хлопотала Фекла, трудно было надеяться скоро развязаться с ней.

– Кушайте, милые мои… Кушайте, ангельчики…

«Ангельчики, – ухмыльнулся про себя Митька, – тоже сказала! Знала бы только…»

За стол все-таки пришлось сесть. Фекла пуще засуетилась, накладывая на тарелки всякой всячины.

– Кушайте, родненькие, кушайте… Вот курочки кусочек положу… Кушай, милый… Вот котлеточка еще… Кушайте, сиротиночки вы мои…

В заботах кухарки было что-то чисто материнское. В жалостливых ласках, которыми она осыпала друзей, сквозило нечто такое, что смущало обоих. Приятели недавно сытно поели в чайной у станции и теперь через силу проглатывали вкусную пищу. Это огорчало сердобольную женщину.

– И что это вы плохо кушаете? Вы не бойтесь, родненькие. Ведь барыня сама ве лела…

Митька поблагодарил и намекнул на то, что им нужно торопиться.

– К утру в Сестрорецк нужно попасть, – заметил он, поднимаясь с табурета. Красавчик последовал его примеру.

– Так и покушайте на дорогу, а то как же на голодный живот идти? – Она неудомевающе развела руками. – Как же так?

«И пристала же!» – в сердцах подумал Митька.

– Спасибо, благодетельница, – по-нищенски приниженно поблагодарил он, – сыты мы, спасибо… Дай Бог здоровья тебе.

Кухарка совершенно растрогалась.

– Не стоит, милые вы мои… Ну, Христос с вами, идите… Дайте-ка я соберу вам поесть в дорогу.

И когда, наконец, друзья выбрались из гостеприимного дома госпожи Шахматовой, в руках Красавчика был увесистый кулек с разными закусками.

– Ну что, брат, – торжествуя спросил Митька, когда дом Шахматовой скрылся за кучей деревьев, – худо разве вышло? Вона сколько добра у нас теперь.

Лицо его расплылось в лукавую, довольную улыбку.

– Тута, брат, – хлопая кулаком по свертку с одеждой, продолжал он, – не только рубахи, а и штаны и, пожалуй, сапоги есть… Ну да, вона, вишь прощупываются… Погляди на… Видишь, что значит уметь, как за дело взяться…

Красавчику не понравился самодовольный, хвастливый тон приятеля.

– Вышло не худо, – заметил он, – а все барыня. Добрая она.

Он ощущал еще на щеках прикосновение мягких ароматных рук, а на лбу – нежный поцелуй. Было как-то приятно и грустно. Что-то теплое, как ласка матери, охватило душу и мягкой грустью присосалось к ней.

– Добрая, хорошая барыня, – снова повторил он…

– Добрая, – согласился Митька. – Это верно.

Выбрались на поле. Последние лучи солнца таяли на хмурой зубчатой стене леса. Легкий туман клубился вдали, всползал на деревья. Казалось, белая ночь выдвигала полчища призраков, чтобы захватить мир, погрузить его в странное бледное очарование.

Художник Борский

Было раннее утро, и прохладную полутень леса только в вышине прорезали красные солнечные лучи, румянцами горя на верхушках сосен. Розовая дымка тумана стлалась по озеру, и в спокойной тихой воде отражались червонные пятна облаков и застывший, словно очарованный лес, громоздившийся по уступам берега.

Митька и Красавчик успели позавтракать уже и выползли из своего нового убежища – пещеры, открытой Митькой во время прошлогодних скитаний.

Пока еще не было никаких планов относительно предстоящего дня, и приятели расположились на берегу. Митька курил и щурился, следя за голубоватыми струйками дыма. Красавчик сидел возле него, обхватив руками колени и задумчиво глядел на озеро.

Нежный розовый туман постепенно таял, словно кто-то осторожно сдувал его. И яснее становилась даль, четче вырисовывались очертания деревьев на противоположном берегу и домиков, ютившихся под ними. Уходили последние призраки белой ночи, скрывавшей под мутным покровом загадки и озеро, и небо, и лес, и дома.

Проснувшийся лес был полон птичьим гамом и теми особенными таинственными звуками, в которых скрыта жизнь леса, его могучее дыхание.

Кликала тоскливо кукушка и отзывался ей деловитый стук дятла, словно молоток неутомимого столяра… Тревожно каркнула ворона вдали, и затрещало где-то в лесу, словно упал кто-то большой и тяжелый.

Векша мелькнула в воздухе пружинным скачком и крикнула, точно у нее захватило дыхание от головоломного скачка. Покачалась на тонкой ветке и снова прыгнула, резко крикнув; так в цирке подбодряют себя криком гимнасты, совершая головоломные сальто-мортале.

Красавчик слушал звуки леса, следя взглядом за рассеивающейся дымкой тумана, и на душе у него было светло и легко, розово от нежного тумана на озере, от клочков легких облаков, купающихся в золотом солнечном море.