Красавчик

– А то, что карман-то у них пустой, – резко отрезал он. – Знаю я, шманал ведь. Шманать-то их легко, правду сказать. Иного обшаришь со всех концов, а он и не чует, точно спит… Такие они… рохлястые… А толку никакого. Найдешь если ломыгу, так и хорошо… Бочат [22] почти ни у кого нет, а если и срежешь[23], так черные… Ну их!

И Митька сплюнул, выражая этим свое полное презрение «длинноволосым», у которых трудно было поживиться чем-нибудь карманнику.

Слова Митьки внесли долю разочарования в душу Красавчика. Он знал, что Митька ничего не говорит зря, и приуныл.

– А может не все они такие, – выразил он робкую надежду. – Барин-то, кажется, не из таких, чтобы зря болтать. К чему бы ему надувать-то?

– Может быть, этот и богатый, кто его зна ет, – сумрачно согласился Митька. – Портси гар у него, кажись, всамделе настоящий, скуржевый[24].

В угрюмом взгляде Шманалы проскользнуло что-то лукавое. Он сунул руку за пазуху.

Красавчик, весь захваченный мыслью о предстоящем заработке, забыл о портсигаре. Теперь вспомнил, и движение Митьки точно пришибло его. Он широко раскрытыми глазами следил за Митькиной рукой, и краска начала сбегать с его лица.

– Ты… ты… украл? – с трудом прошептал он, словно выпутывая слова из чего-то плотного, тяжелого, придавившего их.

Митька самодовольно ухмыльнулся:

– Понятно.

И добыл из-за пазухи портсигар.

У Красавчика и руки опустились. Он побледнел и печально понурился. Ему казалось, что сердце его начинает холодеть.

– Все пропало теперь, все пропало… – шепнули его побелевшие губы, и он отвернулся, закусив нижнюю губу… Горький клубок подкатывался к горлу.

Митька, поглощенный рассматриванием портсигара, не заметил, что творилось с Красавчиком. Он раскрыл портсигар и, найдя пробу, с довольной миной захлопнул его.

– Скуржевый, – одобрительно вымолвил он, – целковых 20 стоит, а то и больше. Посмотри-ка, Красавчик.

Но Мишка и головы не повернул, точно не слыхал друга. Это слегка озадачило Митьку.

– Миша! – позвал он.

Никакого ответа. Рука Красавчика нервно ломала какую-то щепку, и он делал странные движения, словно безуспешно старался проглотить что-то, застрявшее в горле.

– Миша! – снова позвал Митька уже несколько робко.

Красавчик нехотя обернулся. Губы его дрожали, и в глазах, затуманенных слезами, светился немой печальный укор. Взгляд этот проник в душу Митьки, и что-то тревожное шевельнулось в ней. Митька почувствовал себя виноватым.

– Чего ты? – пробурчал он, вертя в руках злополучный портсигар.

– Ничего… Сам знаешь… Теперь… теперь уж ничего не заработать у этого барина… Эх, Митя…

Горло совсем перехватило… Слезы покатились из глаз. Красавчик кинулся лицом в траву.

Митька растерянно вертел в руках портсигар, не смея почему-то взглянуть на приятеля. Он слышал глухой плач, и жалость к другу шевелилась в душе. В ушах его еще стоял веселый говор Красавчика, мечтавшего о честном заработке, и Митька вдруг почувствовал себя гадко: в нем шевельнулось сознание совершенного скверного поступка. И странным было это чувство: никогда еще Митька не переживал ничего подобного.

Он робко взглянул на распростертого Красавчика. Плечи того судорожно вздрагивали, волосы сбились, и в них запутались тонкие грязные пальцы. И среди сияющей торжественной природы такой несчастной и убитой горем казалась эта маленькая хрупкая фигурка, что совсем-совсем скверно стало на душе у Митьки. От жалости защекотало что-то в горле, и Митька окончательно почувствовал себя преступником. Он насупился пуще прежнего и нерешительно пододвинулся к Мишке.

– Миша, – дрогнувшим голосом произнес он, дотрагиваясь до плеча друга.

Тот дернулся так, словно желая скинуть с себя Митькину руку. Митька виновато отдернул ее.

«Эх, все хорошо было, принесло же этого барина, – со злобой подумал он и добавил: – А меня-то тоже дернула нелегкая!»

Впервые в жизни он не чувствовал удовлетворения от удачной кражи и не мог гордиться своим подвигом. Горе друга переворачивало душу. Митька кусал губы, не зная, чем утешить Мишку, и на чем свет стоит клял себя.

– Миша, брось реветь-то, – снова вымолвил он. – Мы уладим это как-нибудь… Не знал я, право, что так выйдет…

И виноват ли ласковый голос, которым это было сказано, или обещание уладить дело подействовали на Красавчика, но он повернул к приятелю заплаканное лицо. Глаза взглянули вопросительно из-под влажных от слез ресниц.

– Устроим, верно устроим, – повторил Митька, – не плачь только, Красавчик. Мы сделаем все… Эх, право, нелегкая меня дернула спулить портсигар!

– Зачем это ты?

От упрека снова сделалось скверно на душе. Митька виновато отвел взор от товарища.

– Так просто… по привычке…

– А говорил, что не будешь шманать… И теперь вот мне нельзя идти к барину.

Странное, совсем непривычное чувство шевельнулось в Митькиной душе. Это было раскаяние и искреннее желание исправить совершенное. Он не мог выносить укоризненного взгляда товарища и хмуро глядел на озеро.

– И если бы барин поймал тебя, – продолжал Мишка, – ну что бы тогда было?