Красавец и скромница

Лоренцо открыл корзинку, достал устрицу и нож с толстой ручкой. С замиранием она следила за движениями изящных сильных пальцев. Он осторожно открыл створки раковины и протянул ей. Сара смутилась.

— Вам покажется странным, но… я никогда не пробовала устриц.

— У вас огромные пробелы в образовании, мисс Халлидей. Сначала «Бурный оргазм», теперь устрицы.

Он поднес раковину к ее губам: скорее повинуясь инстинкту, она осторожно приоткрыла их, не отводя взгляда, погружаясь в темную бархатную глубину его глаз. Неожиданный взрыв вкуса поразил ее: рот наполнился прохладной, влажной, солоноватой мякотью, и одновременно ее пронзил острый прилив чувственного желания, низ живота словно сжался в тугой комок.

— Глотайте, — хрипловато сказал он.

«Господи, помоги!»

— Понравилось?

— О да, — выдохнула Сара.

Лоренцо достал вторую раковину и вонзил нож в створки.

— Откуда у вас такое чувство ответственности, Сара?

Вопрос застал ее врасплох. Она сделала глоток и опустила бокал.

— Не знаю. Мой отец… — Сара замолчала. Произнесенные слова как будто повергли ее в шок. События дня, усталость, шампанское и свечи, его пристальный взгляд слишком обнажили ее душу. Если не остановиться, можно начать рассказывать историю своей жизни и утомить Лоренцо скучными подробностями.

Открыв следующую раковину, Лоренцо положил устрицу в рот, ожидая продолжения фразы. Он был готов к непростой беседе, но не учел, что нежная мякоть моллюсков на языке в сочетании с возбуждающей близостью темноглазой женщины превратит для него вечер в изощренную пытку. Однако он был на верном пути к намеченной цели.

— Так что ваш отец? — Он надеялся, что голос не выдал волнения. — Расскажите о нем.

— Долгая и неинтересная история, поверьте мне. — В тихом голосе Сары звучали ноты безнадежного отчаяния. — Семейные истории одинаково скучны. Бесконечные вариации на одни и те же темы.

Лоренцо достал следующую раковину. Многие считают, что открыть устрицу непросто, но для опытного Лоренцо это не составляло труда. Он нашел маленькую щель в створках и вставил кончик ножа.

— Что же за темы? — стараясь скрыть заинтересованность, спросил он.

— Боль утраты, сожаление, чувство вины…

— Вы любили его?

Наступила ночь. Дом затих. Темнота за стенами храма сгустилась. Месяц поднялся высоко; его уже не было видно в проеме двери. Они остались одни в целом мире. Сара посмотрела на Лоренцо; и в ее глазах он увидел море печали.

— Да, я любила его, — едва слышно сказала она.

Лоренцо налил еще шампанского. Бутылка звякнула о край бокала — у него дрожали руки. Надо собраться, он почти у цели.

— Откуда же чувство вины и сожаления? — Он сделал глоток и откинулся назад: «Не торопить ее, не дать почувствовать угрозу».

— Он не знал, как я любила его. Это моя вина.

Лоренцо заставил себя сделать еще глоток.

— Сколько вам было лет, когда он умер?

Сара сидела очень тихо. Тяжелый локон упал на лицо, блеснул в мерцании свечей полированной медью.

— Мне было пять.

— Как Лотти. — У Лоренцо неожиданно сжалось сердце.

— Да, — прошептала Сара.

Он опустил бокал, протянул руку и убрал локон с ее лица.

— Это непосильный удар для ребенка. Почему вы думаете, что могли изменить что-то?

— Он покончил с собой.

— Бедная девочка. — Слова сами слетели с губ Лоренцо. Ему хотелось взять в ладони ее лицо, поцелуем разгладить морщинку на лбу между красиво очерченными бровями. Он сдержал себя. Надо заставить ее говорить, чтобы перевести разговор на книгу ее отца. Она сидела с опущенной головой, обхватив себя руками.

— Если бы я больше… не знаю. Может, он не сделал бы этого, — продолжала она задумчиво. — Он написал книгу — главную книгу своей жизни, и посвятил ее мне. Он написал, что я составляю смысл его существования. — Сара замолчала, потом коротко усмехнулась: — Вскоре после этого он, вероятно, передумал. Или я перестала быть смыслом его жизни.

Лоренцо замер. Сейчас он должен был бы сказать: «Я знаю о книге», но не мог. Перед лицом ее отчаяния, страдания, неоправданного чувства вины все отступило, даже права на экранизацию больше не имели значения.

— Вы не должны винить себя, — тихо сказал он. — Ваш отец был взрослым человеком со своими проблемами, о которых мы не знаем, и личной трагедией, заставившей его оборвать жизнь. Когда существование становится невыносимым, человек не отдает себе отчета в поступках или их последствиях.

Сара медленно подняла голову и посмотрела на него.

— Жаль, что я не могу поверить.

Ее голос был странно ровным, но, заглянув в глаза, он понял, что смотрит в темную глубину ее сердца, хранившую тайну женщины. Тайну, которую он хотел узнать. А еще он очень, очень хотел помочь.

— Ваша обида понятна, естественна, — сказал он мягко и попал в цель.

Она встрепенулась, откинулась на скамье, подобрав ноги и обхватив их руками, сказала, глядя в темноту:

— Я мало знала его, мы были вместе очень короткое время, у меня почти не осталось воспоминаний. Грешно отравлять память о нем обидой.

— Это чувство естественно. Отсюда и бремя вины, не так ли? Не потому, что вы вините себя — ведь вы вините его?