Красавица

Оседлав Доброхота, я вывела его из стойла. Большие копыта оставляли неровные круглые следы на заиндевевшей траве. У ручья я замедлила шаг. Обычно мы обходили кузницу по берегу, а потом поднимались на пригорок, и по дороге я поила коня из колодца. Но сегодня я подвела Доброхота к ручью и остановилась в ожидании. Конь нагнул шею, потянул ноздрями и фыркнул. А потом опустил морду в ручей и начал пить. Он не превратился ни в лягушку, ни в грифона, у него не выросли крылья. Доброхот почмокал губами, допивая, и повел ушами, не ведая о необычности этого водопоя. Поднявшись на пару шагов по течению, я наклонилась и зачерпнула воду ладонью, намотав поводья на запястье. От ледяной воды заломило зубы, однако на вкус она оказалась сладкой и живой, куда лучше, чем стоячая из колодца. Убедившись, что не обернулась лягушкой и пейзаж вокруг ничуть не изменился, я взобралась в седло, и мы неспешно тронулись в путь.

Бедность шла мне на пользу. На свадьбе Хоуп мы с Грейс были подружками невесты. Грейс выглядела хрупкой и изящной, Хоуп розовела от счастья и любви, а я постаралась хотя бы привести себя в порядок. Солнце и постоянная работа на свежем воздухе очистили за год мою кожу, а еще я загорела, постоянно расхаживая без шляпы, и загар шел мне куда больше, чем городская бледность. С тех пор как я перестала горбиться весь день над книгами, у меня появилась какая-никакая осанка, а заодно прибавилось сил, — впрочем, это женщине вроде и ни к чему. Грейс и Хоуп затмевали всех в любом окружении, а уж в деревенской глуши, где на одно симпатичное личико приходилось несколько простушек, тем более. Зато я куда лучше сливалась здесь с пейзажем, чем на блестящих городских приемах. Правда, я по-прежнему совсем не росла. В двенадцать сестры утешали меня, что со временем я дорасту до своих больших рук и ног, но в шестнадцать пора было уже переставать тешить себя надеждами. Впрочем, для здешней работы мои большие руки, которые теперь не было нужды втискивать в крошечные белые перчатки, оказались весьма пригодны, и в общем и целом я жила в ладу с собой. Не в последнюю очередь потому, что единственное зеркало в доме висело в комнате сестер.

В первую зиму мы очень беспокоились за Грейс, которая, казалось, никогда не оправится от потери любимого. Она так исхудала и осунулась, что иногда через нее можно было, по-моему, смотреть на огонь в камине. Однако по весне она начала оживать, и, хотя оставалась пока тише и молчаливее прежнего, худоба и бледность понемногу отступали. Грейс была главной помощницей во время подготовки и основной распорядительницей на самой свадьбе, и свадебный пир тоже готовила она. Если ее и печалили воспоминания о Робби, никто из гостей об этом не узнал — так весело она плясала, смеялась и пела, не забывая вовремя подливать пунш в большие чаши. Она даже позволила себе слегка пококетничать с молодым священником, венчавшим Хоуп и Жервена, и бедняга шел потом домой шатаясь, словно пьяный, хотя за весь день ничего крепче чая не пригубил.

А еще на свадьбе меня поцеловал Ферди — и я поняла, что приличный вид тоже имеет свою оборотную сторону. Ферди — долговязый и тощий парень старше меня на несколько лет, с мосластыми руками, большим носом и рыжим гнездом на голове — работал иногда у Жера подмастерьем в кузнице. Жер считал его толковым малым и с радостью нанял бы на постоянную работу, но не получалось. За последние месяцы мы с ним успели подружиться (в подмастерьях Ферди ходил с июня), он научил меня рыбачить, ставить силки на кроликов, а потом свежевать и разделывать попавшихся. Он мне нравился, а вот целоваться с ним — нет.

День свадьбы выдался ясным и теплым, после второй чаши пунша даже жарким. Венчали молодых в нашей крошечной гостиной, куда поместились только родные, Мелинда и еще несколько самых близких друзей, зато пировать потом пригласили весь городок. На телеге с Доброхотом привезли из «Грифона» большие столы и расставили на лугу вместе с нашим кухонным столом. Гости угощались хлебом с душистым маслом, пирогами, фруктами, вареньями и жарким, пунш и чай с молоком лились рекой. Скрипачей попросили принести скрипки, и все танцевали на лугу, а Хоуп с Жервеном, смеясь над шутками друзей, танцуя с гостями и благодаря их за искренние пожелания, не сводили глаз друг с друга. Свадьбу начали рано, понимая, что закончить придется на закате — как-никак назавтра снова приниматься за работу, да и страда близко, времени лишнего нет, даже на свадьбы. В прозрачных летних сумерках мы с Грейс, Молли и Мелиндой убирали со столов, и, хотя ноги уже подкашивались от усталости, с губ у нас не сходила счастливая улыбка.

На следующий день Ферди пришел повидаться со мной. Запинаясь и пунцовея, он извинился за вчерашнее (ярко-малиновые щеки забавно смотрелись с рыжими волосами) и умолял простить его. Я, разумеется, простила, чтобы он перестал извиняться, но с тех пор начала его избегать. Теперь Ферди, садясь с нами полдничать или случайно попадаясь мне в кузнице, неотрывно следил за мной взглядом, словно я пришла за ним в черном балахоне и с косой.