Красавицы не умирают

Девочка оказалась очень смышленой, легко выучилась читать, считать, но всего более удивительно то, что она очень рано научилась отличать дурное от хорошего. Ее пробовали подсылать в людскую, чтобы узнать, какие разговоры идут о хозяевах, но это вызывало у Алены про­тест: «Я не сродна была на это... Я всегда это считала низким для меня...»

Безыскусственно и искренне, самыми простыми слова­ми описывает Щепкина таинственный процесс пробужде­ния женственности, ту неуловимую пору, когда кокон пре­вращается в бабочку.

В Туле, куда перевели полк Салагова, хорошенькая, как кукла, турчанка оказалась в центре внимания на местных балах и обедах. Гусары-усачи говорили ей: «Поцелуй!» — и дарили конфеты.

Алене очень хотелось выглядеть взрослой барышней. Она упросила княгиню купить ей туфельки на каблуках, стала вертеться у зеркала и однажды, желая стать еще пригожее, остригла себе ресницы, за что чуть было ее не выпороли. На ночь, подсмотрев, как это делает княгиня, натерлась кислым молоком.

«Все проказы мои тем не кончились, — вспоминала Елена Дмитриевна. — Нет, тем не унялась. Мне очень нравилось, что напереди у всех женщин хорошо, я давай и себе устраивать так же... Напихала себе оба чулка за па­зуху и старалась, чтобы возвышение было выше. Я почти оба чулка на одну сторону запихала и сделала себя кри­вой, но была очень довольна. Прихожу к княгине и стою возле нее, она смотрит на меня и сейчас заметила и гово­рит: «Что это?.. Посмотри, мать моя, что она себе за па­зуху наклала!»

Как иногда шутят с красивыми девочками, Алене го­ворили, что один человек хочет жениться на ней — только, мол, у господ разрешенье получит. На это Алена важ­но отвечала:

—     Пусть прежде спросит, пойду ли я за него. Меня никто принудить не может. Я турчанка и вольная.

—    Ишь, какая гордая... — смеялись в людской.

—     Конечно, я за господского человека не выйду ни­когда!

Где семилетке, только что молочные зубы поте­рявшей, знать, что будет годков так через двенадцать? А ведь выйдет за господского, за крепостного, ничего не убоится... Но я еще не рассказала, какие таланты откры­вались в турчаночке, уже перестававшей быть озорной малышкой.

                                                      * * *

К одиннадцати годам девочке снова пришлось поменять крышу над головой — Салаговы отдали Алену в офицер­скую семью Чаликовых. Однажды к ним пришла сосед­ская девушка в нарядной кофточке. Алена быстро сообра­зила, как надо сделать выкройку, и, к всеобщему удивле­нию, сшила кофточку, не хуже заправской портнихи. Руки у девочки оказались золотые: она научилась прекрасно вышивать, и гусары сулили ей 25 рублей, чтобы она им золотом да серебром расшила двуглавых орлов на офицер­ских сумках.

Разумеется, красивая девочка-подросток притягивала к себе пылкие взоры офицеров, среди которых по воле судь­бы росла. И ее молодое сердечко не было вполне равно­душно ко вниманию удальцов в расшитых доломанах.

Пожалуй, лишь один из них, высокий, богатырского сложения, обросший густыми усами и бакенбардами, вну­шал ей ужас. Завидя его, Алена старалась поскорей удрать.

—     Куда? Вернись-ка, голубушка!.. — кричала ей вслед Чаликова.

—     Боюсь, страшный какой...

Слух о том дошел до офицера-богатыря.

—    Каково же! Меня она боится! Чем же я вам, Аленочка, страшен кажусь?

—    Да волосами очень уж обросли...

—    Что же делать? Так надобно для того, чтобы иных детей пужать! Но тебе, моя турчаночка, нечего бояться. Вот скоро я уеду, посиди хоть немножко с нами...

На прощанье великан просил девочку: «Вот теперь поцелуй меня, я уезжаю, и, может, мы никогда не уви­димся».

И правда, больше они не увиделись. А великан этот был один из самых прославленных русских генералов, ге­рой войны 1812 года Яков Петрович Кульнев. Храбрец и добрейшая душа, он пользовался любовью не только у се­бя, но и во вражеском стане. Шведы, зная о его рыцар­ском поведении по отношению к населению, избегали стрелять в него.

Кульнев героически погиб вскоре после начала войны с французами, не успев исполнить своей мечты, о которой как-то поведал брату: «...Не выходит у меня из головы поймать Бонапарте и принести его голову в жертву наи­первейшей красавице; не назови это химерою, ибо все на свете сотворено для прекрасного полу».

Браво, Кульнев! Жаль, что пригожая турчаночка не отгадала в вас тогда героя и рыцаря. Ей, молоденькой ду­рочке, был по сердцу другой...

                                                         * * *

Зачастил к Чаликовой гусар Лосев. Тогда мода пошла — мужчины стали носить сережку в одном ухе. Вот он и го­ворит Алениной покровительнице: мол, ухо проколол, нет ли сережки на короткое время. Чаликова ответила отка­зом, но обратилась к Алене: «Нет ли у тебя?» Девушка вспыхнула, вынула из уха сережку и протянула Лосеву.

 Через некоторое время Алена напомнила гусару о ней. А он шепнул ей на ухо: «Как сделаетесь моею, тогда и от­дам».

Стал Лосев осаждать Алену. Подослал к ней жену своего денщика.