Красавицы не умирают

Максим Максимович на диване из черного дерева с красной обивкой — это как раз то, что Софье Васильевне сейчас, в момент творческой гонки, совершенно не нужно. Она жалуется, что ее безусловно желанный поклонник тем не менее «занимает так ужасно много места не только на диване, но и в мыслях других, что мне было бы положи­тельно невозможно в его присутствии думать ни о чем другом, кроме него». Под «другими» она имеет в виду, ко­нечно, себя. И это невольно пробивающееся раздражение очень опасный симптом. Он говорит о том, что, несмотря на интерес, который вызывает в ней этот человек, он внес в жизнь Ковалевской сложности. И она не знает, как с ними сладить. В Софье Васильевне говорит то влюбленная, боящаяся упустить последнюю надежду на счастье женщина, то человек, который уже не мыслит жизни без удачной на за­висть всем карьеры. Эти метания между двумя берегами, распря ума и сердца стали истинной Голгофой для Ковалев­ской.

Да, она не на шутку увлечена Максимом Максимови­чем, но, едва дождавшись, когда он уйдет, с чувством об­легчения на целую ночь усаживается за письменный стол. Дело доходит до того, что Софья Васильевна просит вер­ного Леффлера увести куда-нибудь Ковалевского, чтобы на просторе докончить в конце концов свой манускрипт. Кто-кто, а Леффлер понимает ее, и они вдвоем с Макси­мом Максимовичем уезжают в курортное местечко под Стокгольмом.

Но вот большой шершавый пакет отправляется в Па­риж. Кроме рукописи там находится маленький заклеен­ный конверт с указанием фамилии конкурсанта. Сверху же написан девиз, под которым тот выступал.

Всего работ было подано пятнадцать. Жюри признало достойным премии автора, выступавшего под девизом: «Говори, что знаешь, делай, что должен, будь то, чему быть». Вскрыли маленький конверт с именем победителя. Там значилось: Софья Ковалевская.

Исследование «О движении твердого тела вокруг не­подвижной точки под влиянием силы тяжести» вознесло Ковалевскую на математический Олимп. В Париже чрез­вычайное заседание Академии наук чествовало Ковалев­скую, не скупясь на самые лестные эпитеты.

Но в то самое время, когда в Париже в ее честь устраивались банкеты и весь ученый мир приветствовал «принцессу науки», сама «принцесса» признавалась: «Со всех сторон мне присылают поздравительные письма, а я, по странной иронии судьбы, еще ни разу в жизни не чув­ствовала себя такою несчастною, как теперь. Несчастна, как собака. Впрочем, я думаю, что собаки, к своему счас­тью, не могут быть никогда так несчастны, как люди, и в особенности, как женщины».

Ирония судьбы заключалась в том, что Софья Васи­льевна была слишком проницательна, чтобы не понимать: поймав одну жар-птицу, она невольно упускала другую — ту, которая сулила любовь и семью. Что важнее? Что нужнее? Если бы она могла ответить на этот вопрос окон­чательно и бесповоротно... Если бы!

* * *

В Стокгольме Ковалевскую ожидал Максим Максимович. Он нашел ее плохо выглядевшей, усталой, взвинченной. Его забота и участие вызывали раздражение. Софья Васильевна ни на минуту не сомневалась в его привязанности к ней, но это лишь распаляло ее подозрительность. Она изумительно умела себе отравлять самые светлые минуты. Почему он так внимателен? Куда логичнее ему было бы влюбиться в моло­дую красотку. Вот главный мотив его привязанности — ему лестно быть другом столь знаменитой женщины: кто же мог усомниться, что тогда в Стокгольме властвовали король Оскар и она, Софья Ковалевская, королева математики?

Ей же, как писала подруга Софьи Васильевны, хоте­лось внушить Ковалевскому «такую же сильную и глубо­кую любовь к себе, какую она сама чувствовала к нему. Эта борьба представляет всю историю ее жизни в течение последних двух лет».

Борьба... В характере Ковалевской действительно была черта, немало навредившая ей, о чем не умалчивали люди, с глубокой, искренней симпатией относившиеся к ней.

«Стоило ей задаться какой-нибудь целью, она пускала в ход все, чтобы добиться ее. Но когда на сцену выступа­ло чувство, она теряла свою проницательность и ясность суждений». «Она требовала всегда слишком многого от того, кто любил ее и кого она в свою очередь любила, и всегда как бы силою хотела брать то, что любящий чело­век охотно дал бы ей и сам, если бы она не завладела этим насильно со страстной настойчивостью».

Любовь не терпит нажима, штурма, критики. Она съеживается и прячется, испуганная и обиженная недове­рием. Эти горькие уроки Софья Васильевна постигала на опыте своего романа с Ковалевским, но, страстно мечтая избавиться от одиночества, делала одну ошибку за другой.

«Она мучила его и себя своими требованиями, устраи­вала ему страшные сцены ревности, они много раз совер­шенно расходились в сильном взаимном озлоблении, снова встречались, примирялись и вновь резко рвали все отно­шения», — писал человек, на глазах которого разворачивался роман двух необыкновенных людей.