Красивые вещи

Три года, пока моя мать была слишком слаба и не могла работать, семью поддерживала я. Мы с ней знаем, что я частный специалист по антиквариату и обеспечиваю жилища хипстеров в восточных районах города мебелью середины двадцатого века – дизайнерской скандинавской и бразильским модерном. Для прикрытия у меня есть магазинчик с витриной десять на двадцать футов в Хайлэнд-Парке[21]. В витрине несколько пыльных предметов мебели работы шведского дизайнера Торбьорна Афдала, а рядом табличка с надписью: «Только по предварительной договоренности». Несколько раз в неделю я езжу в магазин и сижу там в тишине, читаю романы и изучаю Инстаграм в лэптопе. Этот магазин для меня вдобавок способ отмывать деньги, которые я добываю другим, менее легальным путем…

В общем, я делаю вид, будто бы каким-то образом получаю по двадцать процентов комиссии за какой-нибудь шкафчик и эта комиссия выражается в шестизначной цифре, с помощью которой мы покрываем и расходы на жизнь, и огромные траты на лечение матери, и немалые выплаты по кредиту, взятому для платы за мое обучение. Не очень правдоподобно, но не так уж невозможно. И все же моя мать наверняка догадывается о правде. В конце концов, она ведь и сама мошенница – точнее, конечно, бывшая мошенница, карточная шулерша, – и это она познакомила меня с Лахлэном.

Моя мать и Лахлэн познакомились во время игры в покер с очень высокими ставками. Это было четыре года назад, когда мать еще могла работать. «Шулер шулера узнает с первого взгляда», – так мне это объяснил Лахлэн. Профессиональное уважение переросло в дружбу, но, правда, Лили заболела до того, как им удалось провернуть вместе хоть одно дельце. К тому времени, когда мать вызвала меня в Лос-Анджелес, она уже едва с постели вставала. На помощь ей пришел Лахлэн.

По крайней мере, так мне говорит он. Мы с матерью род занятий Лахлэна вообще не обсуждаем. Это отложено в сторону вместе с другими неприкасаемыми темами, вроде семьи, неудач и смерти.

Так что, конечно, мать гадала, не сделал ли Лахлэн и меня мошенницей. Конечно же она догадывалась, что мы порой исчезаем на всю ночь не для того, чтобы где-то потусоваться. Но вокруг этой темы мы ходим на цыпочках, осторожно идем по зыбкой линии, отделяющей притворство от добровольной слепоты. Даже если моя мать догадывается о правде, я ни за что не смогу открыто признаться ей во всем. Не вынесу, если мать во мне разочаруется.

И вот теперь я гадаю, не была ли я идиоткой, думая, что сумею ее обмануть. Судя по выражению ее лица, она точно знает, зачем в нашу дверь стучались полицейские.

– Ничего я не натворила, – поспешно отвечаю я. – И не волнуйся, пожалуйста. Я уверена, это какая-то ошибка.

Но я прекрасно вижу по бегающим глазам матери, что она волнуется. Она смотрит за мое плечо, на Лахлэна. Ее взгляд становится другим. Она что-то прочла в его глазах. – Ты должна уехать, – строго говорит мать. – Прямо сейчас. Уезжай из города, пока они не вернулись.

Я смеюсь. Уехать. Ну конечно.

Уж в чем моя мать была большим специалистом, пока я росла, так это в отъездах. Первый раз мы с ней уехали ночью, когда она выгнала моего отца из квартиры, угрожая ему охотничьим ружьем. Мне тогда было семь лет. По моим подсчетам, до того времени, как я закончила школу, мы успели переехать раз двенадцать. Мы уезжали, не сумев заплатить за квартиру, и тогда, когда на пороге появлялась ревнивая жена. Мы уезжали, когда полиция устраивала облаву в казино и мою мать вызывали на допрос, и тогда, когда мать боялась, что ее арестуют, если мы останемся. Мы уезжали, когда удача отворачивалась от нас, и тогда, когда матери просто переставало нравиться там, где мы жили. Мы уехали из Майами, Атлантик-Сити, Сан-Франциско, Лас-Вегаса, Далласа, Нового Орлеана, с озера Тахо. Мы уезжали даже тогда, когда мать обещала мне, что больше мы никогда никуда не уедем.

– Я не брошу тебя, мама. Не говори глупостей. У тебя рак. Я нужна тебе, чтобы ухаживать за тобой.

Я жду, что она расплачется и смягчится, но ее лицо каменеет, становится холодным.

– Ради Бога, Нина, – тихо говорит она. – Ты мне ничем не поможешь, если окажешься в тюрьме.

Я вижу в глазах матери разочарование и даже гнев. Я подвела ее, и теперь нам обеим придется за это платить. Впервые с того момента, как я приехала в Лос-Анджелес, мне по-настоящему страшно из-за того, во что я превратилась.

Глава четвертая Нина