Красивые вещи

Итак, я мошенница. Вы можете сказать, что яблоко от яблони недалеко падает, ведь я происхожу из рода карманников и мелких воришек, хулиганов и отпетых преступников. Это так, но меня не для этого растили. У меня было будущее. По крайней мере, так мне сказала мать, когда однажды поздно ночью застала меня за чтением книги «Гордость и предубеждение» (с фонариком под одеялом). «У тебя есть будущее, детка, у первой в нашей семье». Потом по ее команде я выступала перед мужчинами, ее гостями, производя в уме длинные подсчеты с большими цифрами, а они потягивали мутный мартини на нашем бугристом диване. «Правда, моя дочка очень умная? У нее есть будущее». Когда я сказала матери, что хочу поступить в университет, но знаю, что мы не можем этого себе позволить, она сказала: «За деньги не переживай, милая. Речь о твоем будущем».

И тогда я ей даже поверила. Купилась на «великую американскую мечту», на пуританский идеал: «Склонись к жернову – и добьешься успеха». В то время я думала, что игровое поле ровное, а потом узнала, что оно вовсе не плоское и что на самом деле для большинства людей, не родившихся в привилегированном мире, игровое поле представляет собой крутой подъем, а ты в самом низу и пытаешься вскарабкаться наверх, в то время как к твоим лодыжкам привязаны тяжеленные булыжники.

Но моя мать умела делать так, что ты ей верил. Это был ее великий дар, ее милая ложь. Она умела уставиться на мужчину своими невинными глазками – большими и синими, как весеннее озеро, – и убедить его в чем угодно. Она могла сказать, что чек вот-вот придет, что ожерелье в ее сумочке оказалось случайно, по ошибке, что она любит его так, как никто никого никогда не любил.

На самом деле по-настоящему она любила только меня, уж это я знала точно. Мы с ней вдвоем противостояли всему миру. Так это стало с того дня, когда она выгнала моего отца. Поэтому я всегда верила, что мне моя мама лгать не может насчет того, каким человеком я стану.

А может быть, она и не лгала мне – по крайней мере, не лгала намеренно. На самом деле она обманывала себя.

Пусть моя мать была мошенницей и при этом артисткой своего дела, но циником она не была. Она верила, искренне верила в великие возможности жизни. Мы с ней всегда стояли на пороге грандиозной удачи, даже тогда, когда подметки моих туфель нужно было подклеивать изолентой, даже тогда, когда мы три недели подряд ели на ужин печеную картошку. А когда эти удачи приходили – когда мать выигрывала в казино крупную сумму или подцепляла богача, – о, тогда мы жили по-королевски. Мы ужинали в ресторанах гостиниц, на нашей подъездной дорожке стоял красный кабриолет, а на капоте машины красовался домик для Барби с бантом. И что с того, что мать не умела экономить и откладывать деньги, что она никак не ожидала, что этот красный кабриолет увезет конфискатор? Кто мог винить ее за это? Она верила, что жизнь сама о нас позаботится, да так оно всегда и получалось, вплоть до того момента, когда вышло иначе.

Моя мать была миловидна, но красавицей не была, однако ее внешность таила в себе нечто опаснее красоты. Она была наделена сексуальной невинностью котенка, а к этому прилагались просто-таки детская кожа цвета летнего персика, огромные синие глаза и волосы, которые она лишь чуть-чуть осветляла. Ее фигура балансировала между пышностью и стройностью. Мать старательно следила за этим равновесием. Однажды я услышала, как один старшеклассник в Вегасе назвал ее «Сиськи Мак-Ги». Но я показала ему средний палец, и больше он уже так не говорил о моей матери.

По-настоящему ее звали Лилия Руссо, но чаще всего она называла себя Лили Росс. Она была итальянкой, ее семья была связана с мафией – по крайней мере, мать так говорила. Я об этом ничего не знала – ни разу не видела дедушку с бабушкой. Они напрочь отказались от моей матери, когда она родила ребенка (меня), не будучи замужем, от колумбийца, игрока в покер. (Точно не знаю, какой грех был непростительным: ребенок, отсутствие обручального кольца или то, из какой страны был родом любовник матери.) Как-то раз мать сказала мне, что мой дед был наемником мафии в Балтиморе и лично прикончил полдюжины человек. Похоже, мать не желала знаться с родителями так же, как они с ней.

Первые годы моей жизни правила диктовал мой отец, чья карьера карточного игрока вынуждала нас жить наподобие перелетных птиц, и мы кочевали с места на место в зависимости то от времени года, то от невезения отца. Когда я думаю о нем теперь, мне чаще всего вспоминается лимонный запах его лосьона после бритья, а еще как он брал меня под мышки и подбрасывал так высоко, что мои волосы задевали потолок, а он смеялся над тем, как я визжу от испуга, а мать возмущенно кричит. Отец был больше похож на вышибалу, чем на картежника.