Красивый, богатый, свободный…

– Однако ты все равно проиграла.

– Едва ли.

Таш протянула руку и стукнула его, целясь в живот, но натолкнулась лишь на жесткие натренированные мышцы под мокрой рубашкой, на ощупь такие же приятные, как и на вид.

– Серьезно, почему ты не приложила к этому все усилия?

Это не было осуждением, просто любопытством.

– Люди, как правило, не любят, когда другие выделяются.

– Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как кто-то за свои деньги давал мне размяться по полной? Не поверишь.

– Может быть, никто не хочет перечить богатому парню?

– Ты перечишь мне ежедневно.

– Мне наплевать на деньги. Или власть. Или сексуальные дорогие костюмы. Но другим не наплевать. Может быть, твои кузены просто позволяли тебе победить в гонках, когда ты был маленьким.

– Ерунда!

– Это отец научил тебя умалять собственные активы?

Каждая ее частичка напряглась. Это слишком для послеполуденного отдыха. Эйден настаивал, не обращая внимания на ярко выраженный язык ее тела.

– Не мать, судя по тому, что ты говорила о ней. Или это был Жарден?

Пфф!

– Я не доставила бы Кайлу такого удовольствия.

Эйден оперся на локоть и смотрел ей в глаза.

– Значит, отец.

Доверие не просто претворяется в жизнь. Оно требует риска.

– Когда мне было семь лет, я начала выражать свою независимость, как и все дети. Папа находил это забавным около пяти минут.

– Он наказал тебя за попытку перейти границы?

– Думаю, он хотел наказать меня за то, что я слишком похожа на нее.

Эти слова выплеснулись из ее подсознания впервые.

– Он побил меня несколько раз, но довольно быстро понял, что это недейственно. Зато придавало мне больше решимости стоять на своем, что распаляло его еще больше. Мы жили в постоянном конфликте, он наказывал меня, но так, чтобы органы опеки ничего не заподозрили, не разрешал посещать школьные экскурсии, не давал карманных денег, отказывался подписывать замечания в школьном дневнике, чтобы у меня были неприятности.

Да, Эрик Синклер любил, чтобы другие делали за него грязную работу.

– Что изменилось? Если тебе было семь, это было прямо перед…

– Он переключился.

Эйден нахмурился, долго колебался, прежде чем рискнул спросить:

– И что это было?

Таш перебирала рукой прибрежную травку.

– Мама. Когда я вела себя плохо, он обижал ее, а не меня.

Синие глаза расширились, их затопило сначала облегчение оттого, что он предположительно не трогал ее, но затем реальность коварства Эрика охватила его, и они наполнились яростью. Эйден смотрел, не в силах проронить ни слова.

– Очень скоро он стал бить ее в превентивных целях. Пока я была покорной и почтительной, не выставляла себя напоказ и не пробовала противостоять ему, он оставлял ее в покое. Но если получал хоть малейший намек на вызов от меня… – Таш вцепилась в пучок травы и выдернула его с корнем вместе с комком грязи. – Это производило эффект.

Эйден осторожно разжал ее кулак и выбросил грязь, затем накрыл ее руку своими теплыми и сильными пальцами.

– Что изменилось?

– Мама год недоумевала, пыталась выяснить, что делает такого, чем вызывает у отца такую ярость. Но она знала меня, видела, что у меня умирает все внутри, и стала наблюдать за ним. И поняла, что происходит. – Таш подняла глаза. – Потому и позвала твоего отца.

Эйден замер.

– Вот почему они снова стали общаться спустя столько лет?

– Он был единственный из знакомых, кто мог бы помочь.

– И он помог?

– Не прошло и месяца, как мы уже жили в нашем собственном доме, и отец был остановлен публичностью всего этого. Сохранение лица для него было всем. Он отпустил ее. Правда, лишь после того, как вывалял ее имя в грязи перед всеми, кого мы знали.

Глаза Эйдена сверкнули.

– Они спали вместе когда-нибудь? Или он просто хотел, чтобы твой отец так думал?

Вопрос ясен. Он уничтожил мою семью, чтобы спасти твою?

– В своем дневнике мама рассказывает о том, как стыдно ей было лежать с ним со следами побоев на теле, она вспоминала лишь то, как он смотрел на нее, молодую и красивую.

Таш сжала пальцы, по-прежнему сомкнутые вокруг ее руки.

– Он заставил ее почувствовать себя красивой в последний раз.

Эйден нахмурился.

– Как только Натаниэль запустил машину, он вернулся к твоей матери. К тебе. Думаю, он, возможно, нанес визит и моему отцу. Предупредил его.

Эйден погрузился в молчание. Таш оставила его в покое, роясь в своем сердце в поисках обычного стыда, который испытывала, когда думала о тех ужасных днях, но ничего не находила. Будто от этого рассказа сердце стало биться свободнее. Адель Синклер провела следующее десятилетие в попытках восполнить урон, нанесенный мужем, пытаясь залатать разорванную маленькую душу Таш.

Эрик бил ее мать, наказывая Таш, и наказывал Таш, причиняя ее матери гораздо больше боли, чем любой синяк. Беспроигрышный вариант.

– Ты его ненавидишь?

– Я никогда его не любила. Даже не питала к нему симпатии. Но чтение маминых дневников помогло мне понять его. Он слабак. Этакая жертва. Еще с универа. Я единственная, кому он мог бы демонстрировать свою власть.