Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына

Значит, Ник опять вломился в наш дом. Я был абсолютно в этом уверен.

И Карен тоже.

Мы оба не сомневались.

Нет, только не это.

Сердце тяжело забилось. Мы принялись обыскивать дом.

Вдруг Карен остановилась и спросила: может быть, газеты оставил наш друг из Нью-Йорка, который гостил у нас в прошлые выходные? Неужели это его газеты? Я позвонил ему. Действительно, так и было.

Точно, мы стали параноиками и сумасшедшими. Паранойя и сумасшествие развиваются не только у наркозависимых.

Я не перезвонил Нику, у меня просто не было сил говорить с ним. Может быть, позже, когда он протрезвеет. Когда вообще перестанет употреблять наркотики. А не так, как сейчас, когда он говорит: «Я употребляю клонопин, чтобы соскочить с метамфетамина» или «Это только валиум, чтобы успокоиться».

Я любил его и знал, что всегда буду любить. Но я не мог иметь дело с тем, кто мне лжет. Я знал, что трезвый Ник с ясной головой, здравомыслящий и проходящий реабилитацию, не стал бы мне врать. В некотором смысле я даже был благодарен за его вопиющую ложь. Она помогла мне избавиться от остатков сомнений. Обычно для меня всегда было настоящим мучением разобраться в том, где правда, а где ложь, употребляет он наркотики или нет, но теперь я все понял.

На книжных полках над моим письменным столом стоят фотографии. Здесь есть недавняя фотография Карен и еще одна ее фотография, детская. Задумчивая смуглая девочка с короткой стрижкой и в полосатой матросской рубашке где-то на пляже. Она очень похожа на Дэйзи, то есть Дэйзи похожа на нее своим сияющим взглядом, темными глазами и волосами. Есть там и фотографии Дэйзи. На одной из них она стоит в мокасинах и голубых трусиках и внимательно исследует морду терпеливого Мундога. Есть фотография Джаспера в младенческом возрасте на руках у Карен. И фотография Джаспера, наряженного в красную суконную куртку, шелковые фиолетовые штаны в индийском стиле, на голове – вязаная зеленая шляпа с золотыми кисточками и пушистыми помпонами, на ногах – туфли джинна с золотой вышивкой и загнутыми острыми носками. Есть и совместные фотографии Дэйзи и Джаспера в очках для плавания и Дэйзи с Джаспером, позирующим с клюшкой для лакросса. А вот фотографии Ника. На одной ему лет десять, он в джинсах, голубой трикотажной рубашке на молнии и в голубых кроссовках. Руки в карманах, смотрит в камеру и улыбается. Есть и более поздние фотографии. Широкая улыбка, одет в мешковатые спортивные трусы, с голым торсом – таким он был, когда мы встретились на Гавайях. Это мой сын и мой товарищ Ник в период реабилитации, и с ним все хорошо.

Мне стало невыносимо держать эту фотографию перед глазами. И я спрятал ее в стол.

Джаспер увлекся компьютерной программой Garage Band, с помощью которой можно создавать и записывать музыку и делать диджейские миксы. Используя ее, он сочинил тревожную и красивую мелодию.

– Звучит печально, – сказал я, входя в комнату, откуда доносилась музыка.

– Да, – тихо ответил он.

– Тебе грустно?

– Да.

– Почему?

– Мы сегодня в школе бегали дистанцию в одну милю. Я ни о чем кроме Ника не мог думать.

Я сказал Джасперу, что мы можем вместе пойти в такое место, где встречаются другие дети, их братья, сестры или родители, у которых есть проблемы с алкоголем или наркотиками.

– Что там делают?

– Необязательно что-то делать. Ты просто можешь слушать, что говорят другие дети. Иногда это помогает. Если ты захочешь, можешь что-нибудь сказать.

– Вот как.

– Хочешь попробовать?

– Пожалуй, да.

Он крепко обнял меня и долго не размыкал рук.

Утреннее небо над городом было темным и серым, солнце проглядывало словно через дырку в плотной завесе. Наш сад будто освещал «солнечный» прожектор, как на киносъемках. Образовался желтый круг, в кольце размытой разноцветной мозаики: золото, рыжая ржавчина, умирающие белые гортензии – тускнеющие краски осени. Тополя стояли почти голые, на них осталось всего несколько листочков, и они воздевали голые белые ветки к небу, к мерцающему свету. Только магнолия еще цвела – на ней сохранились три белых цветка, как три факела.

Нам привезли дрова на зиму. И в это утро я наметил себе цель – уложить их в поленницу вместе с детьми. За работой я думал, конечно, о Нике. Я смотрел в будущее без оптимизма, но и не совсем мрачно. Просто не знал, что будет дальше. Я был глубоко уверен в том, что у Ника добрая душа и хорошая голова, но в то же время у меня не осталось никаких иллюзий по поводу тяжести его болезни. Нет, честно говоря, я был настроен совсем не оптимистически.

Все зависело от того, где находится Ник. Когда он лечился в реабилитационном центре, у меня появлялась надежда, оптимизм, а если нет, то я впадал в отчаяние и смотрел в будущее с пессимизмом.

Как ни странно, если раньше мысль о том, что связь между мной и Ником нарушилась, что мы отдалились друг от друга, повергала меня в панику, теперь, по крайней мере в данный момент, я воспринимал эту ситуацию достаточно спокойно. Но потом я снова начинал думать о том, что Ник может умереть. Укладывая поленья, я без конца думал об этом ужасе. На минуту я прекратил работу.