Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына

Я оглянулся на Вики. Больше двадцати лет она проработала журналистом, но когда мы встретились, она трудилась в стоматологическом кабинете в Сан-Франциско. Офис располагался под калифорнийской штаб-квартирой недавно основанного журнала New West, где я был помощником редактора – мое первое место работы после колледжа. Стоматологический кабинет был обустроен в духе «нью-эйдж», люди здесь должны были испытывать удовольствие, а не боль. Помещение было просторным, сводчатый потолок поддерживали открытые грубо обтесанные деревянные балки. Итальянские светильники свисали с пересекающихся проводов. И еще были целые джунгли подвешенных горшков с папоротниками. Через наушники пациенты могли наслаждаться музыкой Вивальди, произведениями студии «Виндхем Хилл», а через маски – закисью азота. Вики была одета в белый халат поверх платья с набивным рисунком от Лоры Эшли. У нее были синие глаза и волосы, как у девушек в рекламе продукции компании «Брек». Она недавно приехала из Мемфиса, где у ее дяди была стоматологическая практика. Он и обучил ее работе помощника дантиста. Только с четвертого раза ей удалось сделать для меня хороший рентгеновский снимок, но, вдыхая веселящий газ и следя за тем, как она порхает перед моими глазами, я не выказывал никакого недовольства. На следующий год мы поженились. Мне было двадцать три, столько же, сколько Нику сейчас. Чек, выписанный пастору прелестной белой церкви, был возвращен ввиду отсутствия средств на нашем счете. На церемонии в Хаф-Мун-Бей присутствовали только двое наших друзей. С тех пор мы их не видели. Тогда мне было двадцать три, а три недели назад исполнилось пятьдесят. Мои волосы уже не с проседью, а совсем седые. Постепенно они становятся похожими на белые, как хлопок, волосы моего отца.

Все стулья были заняты. Я обвел взглядом собравшихся. Пациенты, их родители, чей-то брат. Мы снова начинаем все сначала.

Собрание вели два психотерапевта. Одна темноволосая, другая блондинка, у обеих шарфы, у обеих добрые и проницательные глаза. Они говорили по очереди. Излагали основные правила и ожидаемые результаты.

Я подумал, что это полная чушь. Я уже это проходил, и никакой пользы это не принесло.

Сначала каждому из нас раздали анкету, которую нужно было заполнить. Я принялся за работу. Примерно через полчаса мы по очереди зачитали наши ответы. Одна из матерей так ответила на вопрос «Какие проблемы у вашей семьи?»: «Я не думала, что у нас есть какие-то проблемы, но, похоже, если бы их не было, мы бы здесь не сидели». Она заплакала. Ее дочь положила свою руку ей на колено. «У нас на самом деле хорошая семья».

Я снова очутился в обществе людей, таких же, как я, людей, пострадавших от наркозависимости и непонимания собственных проблем, людей, сбитых с толку, расстроенных, испытывающих чувство вины, злость, страх, потрясенных масштабами свалившейся на них беды.

Потом нам предложили заняться арт-терапией.

Арт-терапия!

Я слишком много пережил, чтобы сидеть здесь на полу и рисовать пальцем вместе с Ником и бывшей женой. Внутри у меня все кипело. Зачем я приехал? Зачем я здесь?

Нам дали лист бумаги, разделенный на три сектора – по числу членов нашей семьи. Мы уселись на пол вокруг этого листа в виде треугольника. Треугольника.

Следуя инструкциям, я начал рисовать. Я выбрал мелок и просто водил им по бумаге, описывая круги. Обогреватель грел очень сильно. В комнате было душно.

Вики рисовала милую сценку акварельными красками, что-то вроде пляжа. Я все еще кипел от злости. Она рисовала закат. Яркие и бледно-голубые краски закручивались, образуя цветные завитки. Она создавала красивую картину, как будто мы на дне семейного творчества в дошкольной группе Ника, когда над зеленой травой поля было чистое голубое небо. Потом я перевел взгляд на треть листа, которая досталась Нику. Он выбрал тушь и нарисовал сердце. Не такое сердце, как на «валентинке», и не сердце, пронзенное стрелой Купидона, а сердце с мышцами и тканями и желудочками, соединенное с аортой, сердце, бьющееся внутри тела человека. Его тела. К аорте было пририсовано лицо, а вокруг другие лица под разными углами, выражающие ярость, отчаяние, ужас, боль. Я продолжал рисовать своим мелком. Я провел толстую линию, идущую снизу вверх, вроде текущей вверх реки, которая разделялась на два рукава, направленных в два верхних угла моей части листа. Я нажимал так сильно, что мелок крошился.

Какой в этом смысл? Пустая трата времени. Вики набрала кисточкой черную краску, и голубое небо на ее картине исчезло под размашистыми водянистыми мазками черной краски. Ник начал что-то писать: получилась фраза из трех слов «мне очень жаль». Он писал их снова и снова, бесконечное число раз. Он просто не мог остановиться. Это все ерунда, дешевая попытка… Нет, это не ерунда. С мучительным отчаянием – я чувствовал его всеми фибрами своей души – он пытался что-то сказать, в чем-то признаться, о чем он не мог рассказать словами.

Легко забыть, что как бы трудно ни было нам, ему приходилось еще тяжелее.