Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына

Как-то вечером, когда он был на работе, я рано лег спать, но после полуночи проснулся, как от толчка. Я почувствовал, что что-то не так. Возможно, это какое-то родительское шестое чувство. Может быть, я разглядел самые первые тревожные признаки неминуемой беды. Как ни старался я тихо выбраться из постели, Карен тоже проснулась.

– Все в порядке?

– Все хорошо, – прошептал я. – Спи.

Пол был ледяной, и в комнате было холодно, но я не стал возиться с тапочками, халатом или свитером, чтобы не наделать еще больше шума. Коридор был не освещен, но лунный свет, пробивающийся через люк, заливал все бордовым сиянием. Я включил свет в кухне и пошел к спальне Ника. Постучался. Никакого ответа. Я открыл дверь и заглянул внутрь. Сердце сжалось. Неубранная постель была пуста.

Я уже начал привыкать к всепоглощающей и гнетущей смеси из гнева и тревоги, в которой каждая из эмоций омрачала и искажала другую. Это мрачное и безнадежное ощущение. Оно хорошо мне знакомо, но от этого не легче.

Ник нарушил «комендантский час». Дальше констатации этого факта я решил тревожные мысли не развивать. Я ждал, что он вот-вот явится, и повторял про себя все, что ему скажу. Я потребую объяснений, хотя новая стычка – это мучительное напоминание о том, что я не в силах изменить его поведение.

Я на цыпочках вернулся в спальню и попытался заснуть, но напрасно. Я лежал без сна, и тревога все больше охватывала меня.

Мы живем у гребня невысокого холма, дальше дорога продолжает идти вверх, поэтому машины, проезжая по улице перед нашим домом, замедляют ход, как будто собираются остановиться. Вот проехала одна машина, за ней другая – вроде остановилась… Каждый раз мое сердце замирало: «Это Ник!». Но потом я слышал, как мотор снова начинал работать, а машина – подниматься по склону.

В три часа я бросил притворяться, что смогу снова заснуть, и решил встать. Карен тоже встала:

– Что случилось?

Я объяснил ей, что Ник не вернулся домой. Мы пошли на кухню. Она пыталась успокоить меня.

– Возможно, он у друзей, было слишком поздно идти домой, и он заночевал у них.

– Он бы позвонил.

– Может, он просто не хотел нас будить.

Я взглянул на нее: в ее глазах застыло выражение отчаяния и тревоги. Она тоже не верила в то, что говорила. Текли минута за минутой. Мы пили чай и мучились неизвестностью.

Рано утром я начал обзванивать его друзей, некоторых поднял из постели, но никто Ника не видел. Я позвонил его доктору, который даже сейчас начал успокаивать меня – может быть, в этом он и видит смысл своей работы: «Ник пытается в себе разобраться, с ним все будет хорошо». Моя тревога росла. Всякий раз, когда звонил телефон, у меня внутри все сжималось. Где он может быть? Я не мог себе представить, вернее, не хотел представлять. Гнал от себя самые мрачные мысли. В конце концов я начал звонить в полицию и в больницы, спрашивая, не попал ли он в тюрьму и не произошел ли с ним какой-нибудь несчастный случай. Перед каждым звонком я готовился, что услышу то, о чем страшно подумать. Я без конца прокручивал в голове этот телефонный разговор: бесстрастный, лишенный плотской оболочки голос и слова «Он мертв». Я повторял и повторял его, чтобы себя подготовить. Пытался свыкнуться с этой мыслью. Он мертв.

Ужасно томиться ожиданием, но мне больше ничего не оставалось.

Позже в кухню тихо вошел Джаспер, босой, в пижаме. Взглянул на нас ясными глазами. Взобрался к Карен на колени и начал жевать кусочек тоста. Следом пришла Дэйзи, зевающая, с всклокоченными волосами.

Мы ни словом не упомянули о Нике. Не стоит их волновать. Однако вскоре придется им сказать, как-то объяснить. Они чувствуют, что что-то неладно. Они чувствуют, что Ника нет дома.

Наконец Джаспер спросил:

– А где Ник?

Я ответил, стараясь скрыть эмоции, хотя это не слишком удавалось:

– Мы не знаем.

Джаспер заплакал:

– С ним все хорошо?

– Мы не знаем, – сказал я неуверенно. – Надеемся, что да.

Этот ужас длился четыре дня.

Наконец как-то ночью он позвонил.

Его голос дрожал, но слышать его – уже огромное облегчение.

– Пап…

– Ник.

Его голос доносился как будто из темного туннеля.

– Я, – сказал он чуть слышно, – я все испортил.

Потом я услышал какой-то надрывный вздох.

– Я попал в беду.

– Где ты?

Он ответил, и я повесил трубку.

Я поехал за ним. Ник сказал, что он в переулке за книжным магазином в Сан-Рафаэле. Я остановил машину у куч мусора и контейнеров, заваленных пустыми бутылками, битым стеклом, разорванными картонками и грязными одеялами.

– Пап…

Приглушенный скрипучий голос донесся из-за другого ряда мусорных баков. Я пошел в том направлении, пиная какие-то коробки, завернул за угол и увидел Ника, приближающегося нетвердой походкой.

Мой сын, гибкий и мускулистый пловец, игрок в водное поло и серфингист с заразительной улыбкой, – весь в синяках, бледный, кожа да кости, глаза – пустые черные дыры. Когда я потянулся к нему, он безвольно повис у меня на руках. Мне пришлось почти нести его, каждый шаг давался ему с трудом.

В машине, прежде чем он отключился, я сказал ему, что нужно отправляться в наркоклинику.

– Все, – говорю я. – У нас не осталось выбора.

– Знаю, па.