Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына

Как бы то ни было, я не позволял себе распускаться в присутствии Джаспера и Дэйзи. Я не хотел тревожить их еще больше, они и так были встревожены. Мы признались детям, что волнуемся за Ника. Мы не хотели их пугать, но в то же время не хотели делать вид, что все прекрасно. Они же понимали – как они могли не понять? – что это не так. Я был убежден, что непризнание кризиса только усложнило бы ситуацию в доме и нанесло бы больше вреда, чем правда.

Однако когда я оставался один, я рыдал так, как не рыдал с самого детства. Ник, бывало, поддразнивал меня за то, что я неспособен плакать. В редких случаях, когда у меня выступали слезы, он в шутку называл их «слезы с запором». Сейчас же слезы подступали к глазам в самые неожиданные моменты без видимых причин и текли неудержимым потоком. Меня это пугало до чертиков. Меня жутко пугало мое состояние – потерянность и бессилие, утрата контроля и страх.

Я позвонил Вики. Злость и раздражение, которыми были наполнены наши отношения после развода, уступили место общей тревоге за судьбу Ника. С большим облегчением я начал смотреть на нее не с точки зрения того, что заставило нас разбежаться, а с точки зрения того, что нас объединяет. Мы оба любили Ника так, как только родители могут любить своих детей. Дело не в том, что Карен и отчим Ника не волновались за него. Но долгие разговоры, которые мы с Вики вели по телефону, были понятны только нам двоим и не нуждались в других участниках, их наполняла особая тревога – пронзительная, поднимающаяся из самого нутра.

Тем временем мы с Карен поочередно менялись ролями. Когда я падал духом, она успокаивала и подбадривала меня.

– С Ником все будет хорошо.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все. Он умница. У него доброе сердце.

Когда она теряла самообладание, я принимался утешать ее.

– Ничего, – говорил я. – Он просто запутался. Мы разберемся с этим. Он вернется.

И он вернулся.

Через неделю тихим холодным и пасмурным днем он просто явился домой. Как и тогда, когда я нашел его в переулке в Сан-Франциско, он выглядел слабым, больным и что-то бессвязно бормотал – не человек, а призрак, в котором едва можно было узнать нашего сына.

Он стоял в дверях, а я просто смотрел на него.

– Ох, Ник, – только и произнес я.

Некоторое время я разглядывал его, потом взял за руку и отвел в его комнату. Он, не раздеваясь, лег на кровать и завернулся в теплое одеяло. Я был рад, что в доме никого нет, это избавило меня от лишних объяснений.

Я смотрел на него в оцепенении.

Если не помогло лечение, которое мы прошли, тогда что остается? Только наркологическая клиника. Ничего другого не придумаешь.

– Ник, тебе придется отправиться в клинику. Ты должен это сделать.

Он что-то пробормотал и тут же заснул.

Со всей ясностью встала передо мной необходимость сделать все, что в моих силах, чтобы заставить его пройти курс реабилитации. Я позвонил в некоторые клиники и центры, в частности в тот, в котором мы когда-то были. Я позвонил психологам и другим специалистам и спросил совета. Доктор Ника теперь тоже согласился, что нужно обратиться в наркологический центр, и сам позвонил кое-кому из своих коллег, специализирующихся на лечении наркозависимости и алкоголизма. Мои друзья позвонили своим друзьям, прошедшим весь этот путь.

А Ник все спал.

Я обзвонил все окрестные учреждения, которые мне рекомендовали, и поинтересовался, насколько эффективным бывает лечение от метамфетаминовой зависимости. Но беседы позволили получить лишь поверхностное представление об этой области здравоохранения – должно быть, самой хаотичной и беспомощной. Мне называли показатели в диапазоне от 25 до 85 %, но психолог-специалист по вопросам наркомании и алкоголизма, знакомый со многими программами реабилитации, сказал, что на эту статистику полагаться нельзя. «Даже самые сдержанные оценки звучат слишком оптимистично, – заметил он. – Только около 17 % людей, прошедших лечение по этим программам, сохраняют трезвый, воздержанный образ жизни по прошествии года». Наверное, самые точные сведения я получил от медсестры приемного отделения больницы в Северной Калифорнии. «Истинный показатель выражается однозначным числом, – сказала она. – Всякий, кто обещает больше, лжет».

Чем больше я узнавал об индустрии реабилитации наркоманов, тем больше мне казалось, что в ней очень мало порядка. Некоторые широко разрекламированные и дорогие программы реабилитации оказываются неэффективными. Многие наркологические центры применяют программы, одинаковые для всех. Некоторые из них – что частные, что государственные – почти бесполезны, когда дело доходит до лечения метамфетаминовых наркоманов. Таково мнение Ричарда Росона, заместителя директора Комплексной программы борьбы со злоупотреблениями психоактивными веществами Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, который сравнил их с компанией «Эрл Шейб»[19]: «Покраска долго не протянет».