Красна Марья

Когда Алексей, едва скинув тулуп, повернулся в сторону красного угла и прежде прочего принялся творить благодарственную молитву о благополучном прибытии, отец глянул на него удивленно. Должно быть, за прошедшие годы крепко изменился его когда-то разбитной непутевый сын.

Долго они сидели в ту ночь за бутылью горилки. Алексей подробно рассказал о себе, впрочем стараясь упоминать о покойной жене только вкратце. Воспоминания эти причиняли ему боль и наполняли глаза непрошеной влагой. Но отец, уже знавший всю историю от дяди Анджея, не бередил рану.

Старый Стефан вместе с братом отчитали Алексея за то, что тот не остался в Польше, а отправился жить на чужестранщину. Алексей объяснял, что «зацепился» в тех краях благодаря старому товарищу Михаилу Кляпину, а земельный надел в Ястребье достался ему почти что даром, но этот аргумент не был принят родственным советом. Дядя Анджей полночи жалился, что его — одного из немногих православных поляков — за приверженность вере предков теперь «сравняли с песьей кровью», то бишь с мужичьем, и расписывал в красках, как притесняет православных на Холмщине и Подляшьи ультранационалистическая власть, воодушевляемая католическим епископом Подляшским Пшездецким который «по совместительству» выступает в роли «апостола нео-униатов».

— Пшездецкий? В русской армии порядочные люди с такой фамилией стрелялись, — ухмыльнувшись, съязвил Алексей. — Попомните мое слово: за похабство над святой верой бедную нашу Польшу ожидают такие муки, что свет будет не мил. Также наука, — Алексей мельком взглянул на дядю, — иным православным: выступали за свою национальную — «народову» — церковь, для чего теперь жалиться, еще горше будет! Так что же, тато, вы все еще желаете тут «успокоить свои старые костки»?

— Молчи, Лешка: тут край наших предков!

— О каком отечестве вы говорите — о панстве свихнутого национал-террориста и предателя Пилсудского? — жестко парировал Алексей по-русски. Дядя Анджей глянул на него с осуждением. — Я не знаю таких обязательств. Я вроде бы присягал Российской империи, да и вы в свое время, кажется, тоже.

— Ах ты, шельмец, тебе это не помешало служить красным! — вскинулся вдруг Стефан. — Не будь ты мне сын — к стенке поставил бы!

— Многие взад-вперед перебегали, да теперь молчат про то, а я — честно говорю: пытался разобраться.

— Что же — нашел правду-матку? Наш ты или…

— Тато, не в том правда — революция, контрреволюция… Разве можно весь свет видеть в черно-белых цветах… вернее, в красно-белых. Сдается, он устроен куда сложнее. «Царствие Небесное внутрь вас есть» — вот где загвоздка, вот где трудно! А из ружьишка палить — то каждый может. Предлагаете послужить незалежной Польше против России? Заладили, как заклинание: «Ешче Польска не згинела!» Можно подумать, что в царской России ее погубить пытались! Вовсю процветала, шляхту почестями баловали, высокие должности давали… Все мы любим Отчизну, да по-разному счастье ее видим. То и вышло, что вожделенной незалежности нам дали — на наши гордые безмозглые головы. Теперь такая свистопляска началась, что слезы долго будем лить, особо православные! Оно, конечно, большевики — мразь и сволота наиподлейшая, да ведь и мы… Вот вы тут вспоминаете, как прогарцевал Тухачевский… А что после его провалившегося похода русских пленных сгубили без счету — то, разумеется, было дело правое, красные ведь они были! И об этом мы не вспоминаем! Так чем мы лучше большевиков? Ждете, чтоб я штык на Советскую Россию обратил? Разумейте: вчера белая, днесь красная, заутра — серо-буро-малиновая, а только в душе народной — всегда наша Русь. Воевать против нее я не стану.

— Что ты несешь! Где та Русь? Сгинула разом с империей — и на карте нет! А про кровь нашу — забыл?

— Русь Святую — внутри носим. Я по духу ей сроден… при чем здесь кровь? Всяка материя к сродному тянется: дух — к небесному, а кровь — земное. С ней высоко не вознесешься. — Алексей быстро глянул на осоловевшего Сережку, который, не вполне понимая польскую речь, терпеливо выслушивал их бесконечную дискуссию, и вдруг ткнулся лбом в отцово плечо: — Отец, прошу, отложим ту беседу: она нескончаема — потолкуем лучше о нашей справе. Я теперь не могу воротиться из Словакии, слишком то сложно.

— Брат, сдивись на нашего мудреца: яйца куру учат! Давно такой разумный стал?

— Оставь его в покое, Стефан, — вступился за Алексея дядя Анджей. — Хлопчик в чем-то прав, к тому же переживает: у него там гроб жены остался, то для него важно…

* * *

Приехавший через месяц в Ястребье Стефан Янович с одобрением осмотрел крепкое Алексеево хозяйство, с некоторым удивлением поприветствовал Софью Павловну, смотревшуюся в бедной сельской глухомани чужеродным элементом, и с интересом повозился с девчушками.

— Так… значится, Алексей, — меланхолично заметил он, с неодобрением поглядывая на Аннушкину кормилицу, нахальную дородную бабу, которая гораздо более занималась своим дитем, нежели порученной ей сиротой, — молодицу в дом тебе надо. А что Дарья та, Степкина мать, — добрая хозяйка?