Красная Эстония. Свобода – наша реликвия

Служить в кавалерии мне нравилось. С лошадьми я возился еще на мызных полях, а будучи пастушком пытался гарцевать даже на бычке и баране. В эскадроне мне разрешили выбрать одну из двух лошадей. Это поставило меня в затруднительное положение. У всех лошадей есть свои достоинства и недостатки, свои штучки-дрючки. Которая из двух лучше? Я остановился на темно-гнедой кобыле. Она была не очень рослой, с отметиной на лбу, стройными ногами, на передних – белые «чулки». Умный взгляд, иногда с хитринкой, горячий норов. Очень любила сахар: это помогло мне быстро завоевать ее доверие и дружбу. Большую часть свободного времени и посвящал ей: мыл, чистил, кормил или просто поглаживал и тихонько с ней разговаривал. Забавно прядя ушами, она внимала мне и иногда как бы в одобрение кивала головой. В перерывах между боями или на привалах я часто спал рядом с лошадью, прижавшись спиной к ее теплому животу…

Конечно, сперва пришлось многому учиться, прежде чем стать настоящим кавалеристом. В группе новобранцев, куда меня зачислили, мы проходили пешими все приемы кавалерийской атаки. Представляя себя верхом на скакуне, мы должны были рубить саблей и защищаться от ударов «противника». Учились стрелять из карабина, пулемета, револьвера. Приходилось туго, но по вечерам, уставшие, мы вспоминали старую золотую истину: «Тяжело в ученье – легко в бою».

В один из дней почти весь наш запасной эскадрон распределили по строевым эскадронам. Начались дни серьезных боев на Северо-Западном фронте. О нашем полку хорошо знали и в стане врага. Его появление на каком-нибудь участке фронта вызывало у белых панику. Как шквал налетали наши эскадроны на вражескую цепь, изрубали ее или обращали в поспешное бегство. С особым героизмом полк «сражался за освобождение Гдова». Так мы снова оказались у порога родного края.

2 февраля 1920 года в Тарту был заключен мирный договор между буржуазной Эстонией и Советской Россией. Военные действия на этом фронте прекратились. Наш 1-й Эстонский красный кавалерийский полк еще до перемирия направился на Южный фронт, куда уже раньше отбыли другие части дивизии эстонских красных стрелков.

Еще один враг – эпидемия

Па улице трещал мороз, но в вагоне было уютно и тепло. Все оживленно обменивались мыслями о минувших боях.

Наш эшелон спешил на юг. Повсюду виднелись следы тяжелого военного времени. Но на истощенных и суровых лицах населения проглядывала все же твердая решимость выдержать и победить. Немало добрых пожеланий слышали мы от людей, с которыми приходилось встречаться на станциях. «Желаем удачи!», «Утопите врангелевцев в Черном море!», «Отправьте ко всем чертям проклятых царских генералов и других бандитских главарей!» Иногда пробирался поближе какой-нибудь мужичонка в тулупе, прислушивался к разговору, криво усмехался и принимался балаболить, что-де на Россию идут все крупнейшие державы мира, которые вернут обратно старый порядок. Мужичонку освистывали и прогоняли.

Однажды утром почувствовал острую боль в боку. У окна снял повязку и с изумлением заметил, что из раны торчит кончик косточки. Осторожно взялся за него, чтобы она не ускользнула обратно в рану и… резко дернул. Достал! Оказалось, что осколок снаряда отколол кусочек от тазовой кости. Поэтому рана так долго и не заживала. После извлечения этого обломка зажила за несколько дней.

В дороге нас подстерегала новая опасность. Свирепствовал тиф. С каждым днем росло количество заболевших. Их быстро эвакуировали в больницы городов и селений, расположенных вдоль железной дороги. Самую многочисленную группу, в которую входил и я, сняли с поезда и отправили в Белгород.

Под больницы были заняты школы и многие учреждения города, но все равно мест не хватало. Больные лежали в коридорах и на лестницах. Меня тоже поместили в коридоре. Питание было скудное, медикаментов недоставало. Смерть собирала обильный урожай.

Через пару недель меня перевели в палату, положили на кровать. Состояние мое было критическим. Часто терял сознание…

Приближалась весна. Многих товарищей по палате уже вынесли вперед ногами. Те счастливчики, кто выдержал, начали медленно выздоравливать. Когда я уже встал на ноги, лежачие стали уговаривать: сходил бы в город и уладил кое-какие дела. Обратились к главврачу с коллективной просьбой выдать мне городской пропуск. Записав на бумажке просьбы-поручения товарищей, я вышел на улицу, но вскоре ощутил на себе пристальные взгляды прохожих. Чувствовал себя неловко. Может я так похудел, что и вид человеческий потерял? Или кажусь шпионом? Хотел уже обратно повернуть. Но ребятишки внесли ясность. Окружили меня и спрашивают:

– Дяденька, вы из какой армии, из английской, да?

Вот где оказывается собака зарыта – моя форма!