Красная карма

Мерш закурил, забыв предложить сигарету и ей. В пламени спички Николь успела увидеть его великолепное лицо и подумала: «Настоящий секс-символ». Она вспомнила о Че, о героях революции, о прекрасных латиноамериканских парнях, которые боролись за обездоленных и бередили ее воображение, и улыбнулась в темноте, которая только что сомкнулась под руками Мерша. Итак, в дерьмовом номере под шум ливня она вошла в таинственную реку взрослой жизни.

Мерш повернулся к ней и положил голову ей на плечо – любой его жест казался ей сейчас избитым.

– Тебе было страшно?

Она испытала облегчение: не было этого ужасного «тебе понравилось?».

– Страшно отчего? – спросила она, и ей показалось, что она видит, как на потолке в темноте появляется вопросительный знак. Галлюцинация молодой женщины в процессе метаморфозы.

Он сдавленно рассмеялся:

– У тебя богатый выбор. Встретиться с убийцей… Быть арестованной полицией Варанаси… Подхватить перед возвращением в Париж неизвестную болезнь…

Николь не ответила. Она абсолютно не чувствовала страха. Чистое бессознательное состояние новой женщины, торжествующей и слегка опьяненной. Также она с опозданием поняла, что солгала, когда они приехали в отель: она настояла на том, чтобы делить номер с Мершем, не потому, что чего-то боялась, а потому, что все решила заранее…

– Ты возьмешь нас с собой?

Вопрос для проформы. Она отлично знала, что Мерш хочет убить Бабу Шумитро Сена без соблюдения формальностей. И еще она знала, что по неизвестной причине он непременно заставит их присутствовать при этой казни.

Однако Мерш ответил:

– Как хотите.

– Ты играешь нашими жизнями, – прошептала она.

– Я суеверен.

– Не вижу связи.

– Вы приносите мне удачу. Мы победим в этой войне, и победим вместе.

Николь почувствовала, что сердце мячиком подпрыгнуло у нее в груди. От этих слов – совершенно глупых и даже бредовых – ее охватило счастье. Они подтверждали пакт, заключенный ими еще в Париже, гораздо надежнее, чем недавние акробатические упражнения. Мерш, Эрве и Николь были командой, они были единой силой, охотниками в джунглях Индии.

– Я люблю тебя, – услышала она в темноте собственный шепот.

Но это была не совсем правда – просто ей страшно нравилась его сила, нравилась мощь, которая несла их троих к самым пределам ужаса. В ответ Мерш грубо обхватил ее лицо и еще грубее поцеловал. И именно в эту секунду Николь накрыла волна наслаждения, которого она никогда еще не испытывала.

132

Он слышал их через стену.

Как ни странно, ему было плевать. Ни ревности, ни горечи. Хрен с маслом, а не переживания. Его чувства к Николь были сметены другими, которые он испытывал к Абхе, и все они исчезли в вихре насилия и потоков крови.

И что?

Да ничего.

За все время поездки в Варанаси он не раскрыл рта. А зачем? Он был как перекати-поле, как круглый камешек на дне реки, – вода была кристально чистой, и, катясь, он видел, насколько она прозрачна, несмотря на многочисленные серебристые водоворотики.

Он никогда не скучал по отцу – вопреки банальным идеям, которыми забиты головы людей: всем будто бы нужна мать, всем нужен отец… Он обошелся без него и ничего не потерял. Он родился в тени тайны, рос у подножия глухой стены, но – справился. Спасибо Одетте, которая умела играть все роли одновременно, как актриса в нищем театре.

Однако сегодня стена рухнула – и он до сих пор не мог опомниться. Отец – убийца. Бабушка – полусвятая-полуведьма. Ну и семейка…

Эрве выпрямился на кровати, как приговоренный к гильотине в ожидании парикмахера. Он опустил глаза и еще раз, как домашним питомцем, полюбовался кольтом сорок пятого калибра, который украл у Жан-Луи. Рукоятка покоилась в ладони левой руки, и он поглаживал по стволу указательным пальцем правой.

Эрве закрыл глаза.

Завтра он сам убьет своего отца.

133

Сегодня отправились в путь без джипа.

Слишком много луж, грязи, одним словом, всего – слишком.

Но самой вязкой была грязь, которая текла у него в голове. Боже мой. Что он натворил с этой девочкой? Ведь после первого случая в Париже, когда он не сдержал себя, он поклялся, что больше ее не тронет. Девчонка двадцати двух лет? Ну ладно, двадцати трех. Полное безумие. Чем он лучше тех психов, не способных контролировать свои импульсы, с которыми ему приходилось разбираться у себя на набережной Орфевр?

С самого рассвета Мерш искал себе оправдание. Все дело в этом городе, одетом в лохмотья, погруженном в полусон, утопающем в священной воде Ганга, которая ударила ему в голову. Или это минутное опьянение, ведь они были всего в нескольких шагах от убийцы – их конечной цели. Или у него, как это бывает во время войны, возникла потребность заняться любовью, отпраздновать жизнь, прежде чем окончательно с ней расстаться.

Нет, нужно вернуться к расследованию…