Пока гоблин говорил, Алиса еще капельку придвинулась к мешку. Все-таки это вполне возможно, решила она, – стремительно нырнуть к мешку и достать нож, прежде чем гоблин перехватит ее. Она глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. Теперь, когда у нее был план, пускай даже и не очень хороший план, Алиса чувствовала себя увереннее. Она, по крайней мере, пытается управлять собственной судьбой.
– На твоем месте я бы не беспокоился, – сказал гоблин.
– О чем не беспокоился? – спросила Алиса – сама невинность.
– Не беспокоился бы о том, чтобы прыгать и искать нож, – пояснил гоблин, и в руке его словно из ниоткуда возник нож Бриньи.
Неужели гоблин читал ее мысли, как Гусеница? Алиса вообразила густые облака, заслоняющие ее разум. Этим трюком она уже пользовалась, чтобы скрывать, о чем она думает.
– О нет, я не залезал в твою голову. – Гоблин, кажется, от души забавлялся. – Но все твои намерения яснее ясного написаны на твоем лице. А среди твоих мыслей и желаний я уже плавал, Алиса, твоих и твоего мужчины. Он, знаешь ли, мечтает о крови.
«Скажи мне что-то, чего я не знаю», – подумала Алиса, и мысль эта была настолько неуместной, что она фыркнула. Гоблин недоуменно взглянул на нее, и Алиса вспомнила, где она находится – и что он хочет с ней сделать.
– Если ты не читаешь мысли, то откуда знаешь наши мечты? – спросила она.
– Вы спали в деревне Королевы и в королевском лесу. Ваши сны бродят ночами, и
Стены пещеры начали таять, как воск в огне. Головы соскользнули с них и закричали, улыбающиеся рты скривила гримаса отчаяния, стеклянные глаза расширились, наполнившись страхом.
Пол под ногами качнулся – уже не твердый камень, но нечто влажное, липкое, мягкое, словно плоть, вспоротая острым-преострым ножом.
Стены вокруг залило красным, воздух наполнился криками пропавших девушек. Гоблин шагнул к Алисе, держа в руке нож, который должен был защитить ее, но это была не его рука, а рука Тесака.
И лицо гоблина превратилось в лицо Тесака, вытянутый нос и длиннющий подбородок сменились прекрасными угловатыми чертами Тесака, и черные кукольные глаза стали его серыми глазами.
– Иди ко мне, Алиса, – раздался любимый голос. Голос Тесака.
Это было ужаснее, чем все, что делал до сих пор гоблин. Он сделался ее Тесаком, безумцем, любившим ее. Не подделкой, не идеализированной мечтой о том, каким Тесак мог бы быть. Гоблин принял облик человека, которого она знала, мужчины, которого она любила, того, кого она пыталась спасти.
– Иди ко мне, Алиса; позволь мне поцеловать тебя, любить тебя, разорвать тебя на куски, – сказал он голосом Тесака, ртом Тесака, и руки Тесака сжимали этот длинный зловещий клинок.
Она может броситься бежать. Да, может броситься бежать, и гоблину это понравится. Он погонится за ней, напевая и посмеиваясь. Однако ее положения это не изменит. Выхода из пещеры Алиса не видела, значит, она была заперта здесь – заперта до тех пор, пока не разберется с созданными гоблином иллюзиями. Гоблином с лицом Тесака и ее ножом.
«Но что, если он этого не сделает? Что, если я просто… пожелаю?»
Это может сработать. Ей придется быть очень осторожной и набраться терпения, чтобы застать его врасплох, как у нее это вышло с Бармаглотом.
Алиса замерла, напустив на себя испуганный вид. Это было нетрудно – она правда была испугана. Да что там, она была в ужасе, в ужасе от того, что сбежать не получится.
Конечно, в жизни Алисы бывали ситуации и похуже, но эта клетка – совсем другого рода. В норе Кролика не было никаких иллюзий: только ее желание вырваться на свободу против желания Кролика удержать ее любой ценой.
А тут гоблин может меняться снова и снова, пока Алиса не вымотается окончательно, забыв, кто она и почему она здесь – и вот тогда все пропало. Поэтому она должна устоять, найти в себе мужество, которого у нее не было.
Миг – и поддельный Тесак уже стоит перед ней, и лишь несколько дюймов разделяют их лица.
– Алиса, – проворковал он, – позволь мне любить тебя; позволь разорвать тебя.
Рука с ножом потянулась к ее лицу; острие нацелилось на неповрежденную щеку. Лезвие плыло медленно-медленно, а Алиса смотрела на него, пока оно не превратилось в мигающее мерцание где-то на краю поля зрения.
И тогда она подумала: «Хорошо, я возьму».