Красная мельница

На бричке, запряженной двумя лошадками, примчались чужие, на вид очень грозные командиры. Низко на глаза у них надвинуты фуражки с синим верхом и лакированными козырьками. Громко ругаясь, они стали разбираться с личным составом. Посыпались распоряжения. Часть людей отправить на временный сборный пункт. Раненых срочно отправить в ближайший медсанбат. Погибших пока сложить в сторонке и накрыть плащ-палатками. Загоревшиеся вагоны тушили песком. По земле стелился едкий дым.

Дикая неразбериха, но люди, сплачиваемые лихорадочной мыслью спасти имущество, правильно делали свое дело, подавляя в себе страх и одновременно непреодолимое желание опуститься где-нибудь на землю и хотя бы перекурить. Но курить было нельзя, так как фашистские стервятники уже кружили неподалеку, выслеживая для себя очередную цель, и дорога была каждая минута.

* * *

Сборный пункт, называемый бойцами «сортировкой», а еще короче, «сортиром», находился на окраине украинского городка. Несмотря на сожженные сады, удивительно ароматно пахло яблоками. Прямоугольником четыре побеленных снаружи каменных одноэтажных здания, посередине которых – плац, щербатый от выбоин. Побелка старая. Местами почернела, слезла от дождей и нещадного летнего солнцепека, местами известь навечно въелась в кирпич. До войны здесь располагалась учебная воинская часть.

Народу на «сортире» всякого. Разной братии пехоты и артиллерии, танкистов, связистов и даже пограничников. Много раненых, точнее, выздоравливающих, бежавших из госпиталей и медсанбатов вслед своим родным подразделениям. Попадать в чужую роту или батарею после ранения счастья мало. Хотя, поначалу, кусая жидкую госпитальную, провонявшую карболкой подушку от жутких болей, мысль была одна: «Лишь бы выкарабкаться». Но чем ближе к выписке, тем заветнее потаенное желание дать деру, пока свои далеко не ушли. Как ни крути, а с дружками легче хоть в окопе, хоть в танке. Дружба на фронте скорая, но крепкая. Если кому суждено дожить до Победы, то дружба на всю оставшуюся жизнь.

Случалось и так: догнал своих, а таковых в роте или батарее уже и нет. Кто полег в бою, кто оказался, повезло, на госпитальной койке. Командиры и те чужие…

Нередко бега прерывались военными патрулями, и бегунцы оказывались здесь, на «сортировке».

Силами коменданта сборного пункта, низкорослого пузатого майора с постоянно запаренным красным лицом, на котором выделялся крупный мясистый нос, здесь был организован и свой лазарет. Им заведовал военфельдшер непонятного ранга. Его халат, наверное, имел когда-то, может, еще до войны, белый цвет. Халат до такой степени застиран, с рыжими и бурыми подтеками, что трудно назвать его медицинским халатом, как, впрочем, и сам лазарет.

Бинтованных клали сюда, чтобы дождаться срока, когда можно будет снять повязки – вонючие панцыри, постоянно прелые и грязные, под которыми страшно зудилось тело. Казалось, кожа огнем горит. При входе в лазарет в нос ударял тяжелый кислый запах печного дыма, грязных тел и заношенных солдатских портянок. В углах и возле стен барака валялась пшеничная солома, измятая и истоптанная ногами множества прошедших здесь выздоравливающих.

Майор-комендант ведал на «сортире» всеми делами. От него зависело, кто из выздоравливающих отправится в действующую часть на передовую, кто во второй эшелон, а кто подчистую вернется домой. Комендант имел определенное влияние на врачебно-отборочную комиссию.

Довольствие здесь, как говорится, пшенично-нулевое. Это когда в порции мутной жижи одна крупинка гоняется за другой. Многие вояки уже только от этого готовы были хоть куда, хоть к черту на рога, лишь бы поскорее выбраться из «сортира». Поговаривали, что, возможно, у майора имелся высокий покровитель. Возможно, что и сам по себе обнаглел до крайности.

Двое мужичков-писарей у коменданта были из породы «не дай промах». Они втихаря шуровали по окрестностям деревенский харч, правда, неизвестно как сохранившийся. От коменданта всегда пахло чесночным салом. Ко всему не проедали и тушенку, которую они хранили в фанерном ящике прямо у себя под нарами.

– Ниче, Петруха, жить можно, – говорил один писарь другомк, когда вечером они плотно запирали на крючок дверь в своей избушке, что неподалеку от сортировочного пункта. Пустовала, пока всесильный комендант ее не оприходовал для размещения «личного состава вверенного подразделения».

– Накрывай стол. Хавки больше ставь. Майор обещал на ужин подойти.

Спустя время в окошко стучали условленным сигналом. Майор шел на ужин.

– Ну что, ребята? – сглатывая слюну и довольно потирая руки, внимательно, но жадно оглядывал он стол с обильной снедью.

Шумно плескался у рукомойника, стуча жестяным «носиком», предвкушая хороший сытный вечер.

Петруха ставил на стол литровую бутылку с мутноватой жидкостью.

– Задолбал этот самогон, – недовольно морщился майор. – Ладно, наливай.

Закусывая толстым ломтем сала, неспешно жевал. Постучав вареным яйцом о край столешницы, порадовал подчиненных: