Панна Ядвига подала запрос о паспорте за границу одновременно с Эммой, а так как уже были примеры, что тем, которым Варшава была закрыта, путешествие могло быть дозволено, утешались надеждой, что при старании и деньгах паспорт сделают. Имея его, обе пани решили якобы выехать за границу, а в действительности тайно направиться в Варшаву. Им казалось очень возможным, наняв где-нибудь жильё, под чужим именем укрыться в городе, и приложиться к общественной работе. Впрочем, панне Эмме пребывание в Варшаве не было запрещено, а панна Ядвига льстила себе, что под более скромной внешностью сумеет укрыться и обмануть бдительное око шпионов.
Писали в Варшаву письмо за письмом, ускоряя получение этого паспорта, мечтали уже о будущей жизни где-нибудь в уголке, в аллеях, на Праге, около Тамки либо в подобном месте. Паспорт, щедро оплаченный, наконец пришёл. Радость была очень великой. Спрятав его, постарались о другом у войта соседней гмины в Варшаву, и панна Ядвига под именем Хелены Прухницкой в скромной бричке двинулась вместе с Эммой в столицу. Но, несмотря на то, что исполняет самое горячее желание её сердца, была грустной. Это лживое положение было ей неприятно, напротив, Эмма, которая возвращалась к своим любимым занятиям, к своему, как его называла, хозяйству, показывала наивысшее нетерпение, чтобы как можно скорее доехать до Варшавы. Смеялась, плакала, пыталась отгадать, что там во время её отсутствия могло произойти, щебетала и иногда своим детским легкомыслием, может, выводила бы из себя Ядвигу, если бы та из-за её великих добродетелей глубоко не уважала её.
Несколькими днями ранее написали уже в Варшаву насчёт жилья, нашлось очень весёлое, недалеко от сада Хаузера, в аллее, где должны были поселиться обе пани вместе. Ядвига решила отказаться от бывших своих знакомств и отношений, порвать с ленивым светом и начать вместе с Эммой жизнь посвящения и работы. В этих мыслях прекрасным осенним вечером они проехали рогатки и пустились на улицы Варшавы, приветствуя на них и грозные патрули, и подвижных жителей, наперекор им весело суетящихся среди этих зловещих приготовлений. С некоторого взгляда людей можно бы поделить на два больших класса: на тех, что так любят правду, что в собственной жизни, даже во внешних формах, фальши и иллюзий вынести не могут, и на тех, которые без комедии притворства и безделушек жить не умеют. То, что мы называем панскостью, всё складывается из мелких формулок, из обычного человека делая избранное существо. Те, которым не хватает предметов, представляющих избраннейшую натуру, старается заменить её видимостью, которая выглядит как высокие каблуки у тревиков. Человек от них выше не становится, но кажется чуть более высоким. Сколько мы видим в жизни убогих людей, которые вокруг себя прикидываются господами, немного есть таких, которые этой комедии гнушаются и как только могут стирают как можно быстрей розовый цвет и белила.
Из особ, входящих в нашу повесть, выберем два примера для доказательства, хотя доказательства нашего утверждения в жизни ежедневно встречаются. Пан Эдвард, сын бедного шляхтича, прикидывался панычем костюмом, обычаем, отношениями, которые поддерживал. Этот хомут общественных конвенций, в котором другим так трудно ходить, для него был очень приятным ошейником.
Панна Ядвига, рождённая в достатках, в родственных связях с первейшими семьями, рада была и счастлива, когда могла освободиться из салонной шнуровки, какое-то естественное притяжение она чувствовала к этому свету, в котором меньше нужно лгать, а больше распоряжаться собой. Когда увидела теперь, что она свободна, в свободном жилище, с вольной волей избрания себе общества, какое ей больше могло прийтись по вкусу, почувствовала себя новым образом счастливой. В дороге уже весь план новой жизни они с Эммой состряпали. Обе не имели семьи более близкой, чем все несчастные, сиротство которых сделало их братьями, поэтому решили посвятить себя служению тем, которым никто не служил. Панна Эмма возвращалась только к бывшей работе, Ядвига должна была больше обдумать именно, чтобы не подвергать себя и дольше действительно быть полезной.