Плавно вверх, плавно вниз – шоссе за Торжком тянулось по холмам, и Лаура перевела машину на автоматический режим скорости. Она закурила. Взвешивая все “за” и “против”, она могла сказать про себя, что ушла не с пустыми руками. Он был бабник, но он был щедрым. Он сделал из нее актрису, а она взяла его метод. Пусть актеры сами придумывают этюды. Удачные он “склеивал” со своими, иногда получалось гениально (взявший “Маску” “Лир”). Иногда нет: “Чайка”. Угадать, как фрагменты сложатся в картину, было невозможно. Это как стихотворение, отвечал он. Но пил и распускал руки; в пьяном виде напугал ребенка. Когда уезжал ставить в других театрах, актеры сами разбирались с неоконченной постановкой. Он уезжал все чаще; они чувствовали себя брошенными. И тут Москва – лето, сериал, съемки. Она перевезла дочку к матери и не задумываясь уехала. Все устроил Сверчок, ее сокурсник по Вагановскому – сначала он привел Лару в кино, а потом в театр. В театре она познакомилась с главным. Тот увлекся идеей и предложил площадку. Это и всегда был ее любимый московский театр. Ефим Валерианович, Фима – царствие ему небесное – был друг ее дедушки еще по Грузии. Школьницей она запомнила
Черные гладкие волосы; губы, как бы повторяющие линию улыбки; крупные влажные зубы. Когда она смеялась или удивлялась, на лице появлялось простодушное выражение. Это обезоруживало, но потом следовало обратное: слишком сложное лицо, вы нам не подходите.
Она постоянно слышала это на кастингах.
Бабка Лауры была знаменитой танцовщицей, настоящая китаянка – не то что она, полукровка. В 30-х, когда КВЖД отошла Советам, русские наводнили Китай; отправили и ее прадеда-инженера. Через год он вернулся с молодой женой – правда, как они познакомились, никогда не рассказывал. Их дочка, ее бабушка, родилась в Доме на набережной. Отсюда ее отца, а затем и мать забрали; бабушка выросла в семье тетки из Питера. Поступила в балетное, вышла замуж за однокурсника. Грузинский танцор и красавец, Шота носил ее на руках как фарфоровую ящерицу. Их номер так и назывался “Ожившая статуэтка”. Лаура прекрасно помнила их афиши, ее и назвали-то в честь танцевального номера. В индийском платье и диадеме – она; он – свирепый восточный падишах. Застывший взгляд густо обведенных глаз. Перья, кольца, пояс. Фотография стояла на гримерном столике, и Лаура часто разглядывала ее, пытаясь увидеть хоть что-то за лицами-масками. Потом, когда в 90-х дед умер, богемный советский рай, в котором они жили, распался. Даже записей от легенды не осталось.
Избы незаметно сменились блочными двухэтажками, зазеленели в палисадниках кусты сирени, показалась встречная машина. На центральной площади у кирпичных руин дорога уходила на две стороны, обещанного указателя на Волочёк не было. Навигатор помалкивал. Она остановила машину напротив какого-то барака. Несколько подростков, толкавшихся вокруг мотоцикла на краю площади, как по команде повернули головы. Лаура заблокировала двери и набрала номер. “Нет связи”. Темные очки, газовый баллончик, кошелек… Она закрыла сумку, поглубже вдохнула и вышла из машины.
“Мазин” – “Магазин”, что ли?” Надпись на бараке почти не читалась. Лаура прошла мимо подростков и потянула за деревянную ручку. Дверь была заперта. Лаура беспомощно огляделась, и тогда один из подростков пришел ей на помощь. “Сильнее дергайте”, – сказал он. Дверь распахнулась, пружина запела от напряжения. Когда Лаура вошла в магазин, подростки вернулись к своим разговорам.
Оказывается, поворот на Волочёк находился между сгоревшим домом и кирпичными руинами. Потом белобрысая тетка, стоявшая за прилавком “Мазина”, на полуслове исчезла среди коробок. Из подсобки она вернулась с помощницей. Они узнали актрису и смущенно улыбались. “Дороги у нас…”… “Вот когда грибы пойдут…”… “Масла фермерского…” И Лаура купила: и масла, и конфет, и сметаны, и какой-то пахнувшей лыжной смазкой мази, которую надо, “когда в баню вечером”, намазать, тогда “лицо будет как новое”. В том, что вечером будет баня, тетки не сомневались. Когда в дверях появился мальчишка, одна из теток прикрикнула: “Сашок! Ты домой?” Тот кивнул. “Покажи артистке дорогу!”