Красная площадь

Симон удивился откровенности Казо. Он не мог припомнить, чтобы Казо смотрел на что-нибудь не с «политической», а с иной точки зрения. У Симона даже мелькнула мысль, что они могут стать друзьями. Он помог Казо разложить папки на столе в стиле ампир, стоявшем перед камином. В одной папке лежала почта из Лондона. Симон перебирал листы тончайшей бумаги, на которой телеграфным стилем были изложены трагические истории человеческих жизней. Он представил себе, как эту почту готовили там, в Англии: машинистка, офицеры разведки, чашки с чаем, запах трубочного табака.

— В прошлом месяце в Париже мы им дали жару, — заметил Казо. — Ты слышал про дело на улице Архивов?

Симон сказал, что в южной зоне об этом не было разговоров. А в Париже об этом кричали заголовки всех газет. В грузовик вермахта среди бела дня была брошена граната. Оцепили весь квартал. «Пари-суар» поместила фотографию одного из арестованных патриотов. Она хранится здесь, в папке.

— Не узнаешь? А ведь ты его знал…

На черно-белой фотографии — рассеченное лицо, изуродованное, распухшее, как у человека, умершего неделю назад.

— Нет, — сказал Симон.

— Это Гранж. Неужели ты не помнишь Гранжа, одного из руководителей Союза молодежи? Поля Гранжа? Но уж фамилию-то его ты, во всяком случае, должен знать! Он воевал в Испании. В свое время был довольно известен…

— Да, да, конечно, — сказал Симон. — Постой-ка…

Однажды утром, в воскресенье, через двор вокзала Аустерлиц шли люди с пением «Интернационала». Усталые, лихорадочно возбужденные. Симону показалось тогда, что, проходя мимо, они с укоризной смотрели на случайных очевидцев демонстрации. Или, может быть, он увидел в их взглядах укор, потому что сам укорял себя в душе?

— Гранж?.. Гранж…

И Симон внезапно вспомнил Поля по той же ассоциации, которая привлекла его внимание к фамилии Поля в тот вечер, когда показывали «Потемкина» и Казо крикнул: «Эй, Гранж!» Он запомнил эту фамилию, потому что и Борд и Гранж на разных наречиях означают одно и то же — гумно.

— Ну конечно, — воскликнул он, — конечно, я его помню! Ну да, Гранж! Поль Гранж, а подружку его звали Полеттой, Поль и Полетта… Ты познакомил нас после показа «Потемкина».

Казо сказал, что он этого не помнит. Однако самый вечер, несмотря на то, что он много раз видел «Потемкина», Казо отлично помнил.

— Ты, конечно, помнишь об этом вечере, потому что там был Андре Жид…

— Боюсь, что да, — признался Казо. — Ну и подлец же… Как подумаю, что он тогда для нас значил!

— Вы просто немножко поторопились… Позволь тебе сказать, что было просто наивно думать, будто Андре Жид может быть верен какой-либо идее больше двух-трех лет.

Казо пожал плечами.

— Не он единственный…

— Собственно, мы одного тогда не поняли, — продолжал Симон, — не знаю, почему я сказал «вы», ведь я тоже на эту удочку попался… Так вот, мы не поняли того, что Андре Жид принадлежал прошлому. Прежде чем пускать этого человека на наши трибуны, надо было почитать его книги! Как подумаю, что именно он произносил надгробную речь на похоронах Горького… на Красной площади… Фантастика да и только!

Вырезанный из «Пари-суар» снимок сопровождали несколько строк текста, написанных от руки явно измененным почерком. Несколько сухих фраз, в которых заключался отчет о событии.

— Известно, что с ним стало?

— Нет, — сказал Казо. — Но ты же понимаешь: арестован с оружием в руках… Посмотри, во что они его превратили. Я бы сам его не узнал. Мне сказали, что это он…

Они вместе просмотрели дневную почту. Казо вскрывал конверты, склеенные друг с другом гармошкой при помощи липкой бумаги. Он объяснил Симону, что значат некоторые служебные сокращения, которые надо ставить на вторых экземплярах перед их отправкой дальше. Симон рассеянно слушал. Занавеси на окнах были наполовину задернуты. Он думал о губах Жюстины, о ее руках, о ее прохладных коленях.

— Тебе скучно?

— Нет, нет, продолжай…

— Ты считаешь, что все это ненужная канцелярщина? Но должен же кто-то этим заниматься…

Завыли сирены. Приятели подошли к окну и, раздвинув занавеси, увидели очень высоко в небе бомбардировщики, походившие на блестящие точки. Им показалось, что взрывы раздались где-то очень близко. Задрожали стекла.

— Это ничего не дает, — заметил Казо. — Как подумаю, что наши могли бы делать это более умело, будь у них все необходимое… Завтра мы, должно быть, услышим, что произошло!

Завтра в газетах появятся фотографии убитых. Фотографии погибших железнодорожников, безвестных людей, живущих в маленьких домиках разбомбленного пригорода. Кардинал приедет благословить их останки.

Новая волна взрывов, более сильная, с оглушительным треском прокатилась по городу. Небо над Парижем превратилось в грохочущий купол. Раздался звук осыпающегося щебня.

— Русские так не бомбят, — заметил Казо. — Они делают это лишь в случае крайней необходимости.

— А может быть, это как раз и есть такой случай…

— Возможно…

Казо закрыл папку с надписью: «Корреспонденция за день».