Красная площадь

— Противно все-таки, — заметил, понизив голос, Симон. — Посмотри на них: они нисколько нас не боятся. Мы ничего не сделали́ для того, чтобы они нас боялись. Знаешь, о чем сейчас думают эти парни? Они думают о том, что после войны вернутся сюда пить пиво и любоваться женщинами. Мы не сумели превратить их жизнь в ад… Я, конечно, говорю о нас, французах…

Он рассказал Жюстине о Поле Гранже.

— Если бы в Париже нашлась тысяча парней вроде него, все было бы иначе. Но, видимо, это невозможно, это нелегко в такой стране, как наша… Люди стали что-то уж очень цепляться за жизнь…

Жюстина заметила, что она не так уж цепляется за жизнь.

— Но ведь у тебя есть ребенок… — сказал Симон. — Если, конечно, это правда…

— Что значит — если это правда? Разве можно такое выдумать?

Этот серьезный, интимный тон не показался ему неуместным. У него было такое ощущение, словно со времени их встречи в лионском поезде прошли тысячи часов и бесчисленное множество ночей.

— Как быстро мы шагаем, — заметил он.

— Когда я ждала тебя у вокзала, — сказала она, — и думала, что тебя задержали, мне вдруг стало так страшно за тебя — я решила даже, что я тебя полюбила. Возможно, любовь и в самом деле может длиться лишь несколько минут. А все остальное — лишь воспоминания об этих минутах.

Он промолчал. Эта фраза неожиданно вызвала к жизни образ Камиллы, возникший перед ним как упрек. Он не желал слышать таких слов ни от кого, кроме Камиллы. Но ведь он их уже услышал…

— Возможно, — сказал он. — Возможно. Но ведь у нас с тобой пока еще нет никаких воспоминаний…

— Ты так думаешь? А может быть, у нас их уже много. Гораздо больше, чем было бы в обычной жизни…

Он сказал, что да, возможно.

«Возможно, и в самом деле никогда уже не будет таких чудесных часов, как те, что они вырвали сейчас у судьбы. Возможно, до самой смерти не будет. Сколько всяких «возможно»!»

Они отправились на поиски ресторана. Хозяйка, к сожалению, не помнила мосье Шарля из Лиона, на которого сослалась Жюстина… Она за все потребовала талоны, даже за хлеб. Симон сидел напротив Жюстины, и руки их встретились над тарелкой, где остывало что-то серое и безнадежно жалкое. «О чем ты думаешь?» — спрашивали они друг друга. — «А ты?»

— О том же, о чем и ты, — сказала она.

— Бывают минуты, когда все надоедает, — заметил Симон.

Он добавил, что ему не очень нравится человек, с которым ему предстоит работать, хотя он знает его давно.

— Что это за человек?

— Самый обыкновенный. Что я могу сказать о нем? Очень честный. В свое время я восхищался им… У него есть все, чего не хватает мне, но он… как бы это сказать?.. Он слишком абстрактен, слишком все систематизирует…

Он подумал о квартире с тяжелыми занавесями на окнах.

Он будет сидеть там, прислушиваясь к звуку шагов. И настанет день, когда за звуком шагов неизбежно раздастся стук в дверь. Придет его черед.

— Пойдем погуляем, — неожиданно предложил он.

Они так и не притронулись к кофе из жареного ячменя с сахарином.

Жюстина извинилась. Им просто не повезло. Знакомые ребята говорили ей, что в этом бистро им подавали все, что угодно.

— На вечер, — сказала она, — я придумаю что-нибудь другое.

Он встрепенулся.

— А ведь в самом деле! У нас впереди еще вечер!

Они медленно прошли через Люксембургский сад. Перед наглухо закрытыми бункерами расхаживали солдаты в серо-зеленой форме, в касках, с автоматами через плечо.

— Они уничтожат Париж, — сказала Жюстина. — Вот увидишь. Когда они почувствуют, что дело худо, они все взорвут.

— Нет, — возразил Симон. — Не посмеют. Слишком сложно уничтожить Париж. Это будет дурно пахнуть, как говорят у нас на юге. А они постараются обернуть все себе на пользу. Когда-нибудь их даже похвалят за благородное поведение. И их генералы в отставке станут членами-корреспондентами академии военного учета и изящной словесности…

Жюстина закрыла глаза и, раздув ноздри, глубоко вдохнула воздух.

— Какая весна! Даже запах бензина не чувствуется. Пахнет землей…

— С чем связан для тебя Люксембургский сад?

— Ни с чем, — сказала она. — Я была совсем маленькая, когда меня увезли из Парижа, но мы жили не здесь. Я — дитя богатых кварталов. На этот счет двух мнений быть не может. В тех садах, куда меня водили гулять, детей сопровождали няни-англичанки, а по аллеям ездили коляски на очень высоких колесах с резиновыми шинами. Там был киоск, который назывался «Для детей нашего парка». Речь идет, конечно, о парке Монсо.

— А я не гулял в садах, я бегал по тротуарам. И мама смотрела за мной из окна. Тогда шла война. Война четырнадцатого года, конечно. Отец мой был на фронте. А затем мы переехали в пригород…

— А когда ты учился, где ты гулял?

— Я учился в закрытой школе.

Он рассказал, что представляла собою школа в Сен-Реми. А потом он рано женился и начал работать классным наставником. А вскоре началась война.

— Не очень увлекательная история…

Она улыбнулась.

— Какое это имеет значение?

— То есть как?

— Я просто хочу сказать, что все это уже отошло в прошлое.

— В данный момент — да, возможно. Но я рано или поздно вновь окажусь в тисках этого прошлого.