Красная площадь

Из зеркала в кафе «Адмирал» на него глядит сорокалетний лысоватый мужчина. Под глазами залегли две параллельные морщины, которые со временем станут глубже и шире, подчеркнут набрякшие мешки, превратятся в главную примету лица, и оно станет удивительно похожим на лицо старика отца, как бы подтверждая слова старожилов Бейсака, твердивших о мальчишке Симоне, что он, мол, «вылитый папаша»; впрочем, они неизменно говорят это обо всех старших сыновьях, вероятно для собственного успокоения, чтобы крепче уверовать в то, что жизнь не прекращается, а вовсе не потому, что это так на самом деле. Ведь если показать сегодня кому-нибудь снимок, сделанный в 1905 году возле кафе на авеню Мэн, он ни за что не догадается, кто именно в заснятой группе оказался впоследствии тем старичком, что копается нынче в своем саду в Сен-Реми, воюя с сорняками и гусеницами.

«Но ведь когда отец снимался, он был на двадцать лет моложе, чем я сейчас. Ему было приблизительно столько же, сколько мне в тот вечер, когда я пил здесь с Камиллой и остальными товарищами подогретый сомюр. Как чудесно называлось тогда кафе…»

— Вы не знаете, гарсон, почему переменили название кафе? Когда-то, до войны, оно называлось красиво — «Будущее»…

— Не коммерческое название. Отдает провинцией. Молодежь стала бы посмеиваться, сами понимаете… «Будущее»!

— Будущее, — сказал Казо, расслышавший только последнее слово, — будущее за нами.

Гарсон осторожно ставит перед ними чашечки с черным кофе.

— Кстати, по поводу будущего, — продолжает Симон, — мне рассказывали, что в Мексике есть кафе, вернее «пулькерия» — там пьют пульку, спирт из агавы; так вот, у этой пулькерии необычное название: «В память о будущем». Необычно, правда?

— Это поэтично звучит, — соглашается Казо, — но с точки зрения политической Мексика… не бог весть что.

Симон не сдается:

— Согласен, но в этом названии и заключается воспоминание о будущем. У них было великое будущее, вот они о нем и говорят, вспоминают. В этом все дело. Я слышал, что пулькерии очень красивы. Они отделаны мозаикой, украшены разноцветными стеклянными шарами.

— Вот бы туда съездить, — говорит Лоранс.

— Обязательно съездим. Отправимся в пулькерии вспоминать о прекрасном будущем, которое было нам уготовано…

— Ты не вправе так говорить, — замечает Казо. — Собственно, что ты хочешь этим сказать?

— Я имел в виду Мексику…

— Ты не о Мексике говорил…

— Да, если хочешь… Но ведь каждый может сказать это о своей жизни…

— Ты, однако, придавал этому другой смысл… Смысл по существу политический…

— Оставь, — говорит Симон. — Ты вечно всех изводишь…

— Не смешите меня, пожалуйста. Вы в самом деле меня со смеху уморите.

Казо снял очки. Прищурил глаза. Медленно протер толстые стекла.

— Не сердись, пожалуйста, — говорит Симон, — но ты всегда все перегибаешь. Со мной это еще куда ни шло, за двадцать лет я хорошо тебя изучил, но если ты так разговариваешь и с теми, кто тебя мало знает… Не думаю, чтобы ты мог оказать на них большое влияние.

Казо не спеша надевает очки.

— Что касается тебя, то кое-какое влияние я все же оказал, — торжественно произносит он. — Как-никак, а ты долго не мог решиться…

— Ты мне во многом помог, не отрицаю. — Симон смотрит на молодежь, суетящуюся у автомата. — Но и сама жизнь тоже помогла. Я один-единственный раз разговаривал с Гранжем, и тем не менее он мне очень помог. В сорок пятом году я вступил в партию Гранжа…

— Когда вы спорите, вы похожи на попов, — говорит Лоранс.

— Пожалуй. — И Симон машинально добавляет, обращаясь к гарсону: — Скажите, гарсон, этот район изменился после войны?..

— Все изменилось после войны! Даже здесь вы можете видеть, как модернизирована теперь торговля. Правда, с жильем дело по-прежнему обстоит чертовски плохо… если, конечно, вы не располагаете нужным миллионом…

— Сейчас мы проделаем опыт, — шепчет Симон. — Гарсон!

— Да, мосье?

— Вам известно, почему так названа эта улица?

— Это улица Поля Гранжа. Мне даже известно, что новые хозяева хотели назвать свое заведение «Ле гранж», но потом решили, что люди будут подшучивать. Сами понимаете: «Гранж» — это же значит «гумно».

Симон вспомнил, что видел недавно на авеню Жана Жореса магазин готового платья, который владелец по простоте душевной наименовал «Элегантный Жорес».

Он продолжал допытываться:

— А вы знаете, кто был Поль Гранж?

— Там висит мемориальная доска, — ответил гарсон, — на ней все объяснено, но сами понимаете, что когда каждый день проходишь мимо, как-то внимания не обращаешь. По-моему, этот парень погиб в Индокитае или в дивизии Леклерка, когда брали Париж. Во всяком случае, что-то в этом роде. Сегодняшняя церемония в его честь?

— А ведь вы неправы, — говорит Симон. — Он был партизаном, франтирером. На доске написано.

— Да, на войне кому как повезет, тут уж ничего не поделаешь. Вы пришли сюда возложить венок?

— Да, — говорит Казо, — возложить венок.

— Нам это не мешает, пожалуйста, — снисходит гарсон. — А речи будут?

— Как же, — вздохнул Казо.

Сообщили, что Шодель наконец явился.

— Пошли. — Казо поднялся с места.

МИНУТА МОЛЧАНИЯ