Красная площадь

Перед кафе «Адмирал» собрались приглашенные. Молодые люди, шумевшие у автомата, осведомились, в чем дело, и, узнав о предстоящей церемонии, умерили свой пыл.

Пришло человек тридцать. Кто-то заметил, что это совсем неплохо для подобной церемонии: «Сами понимаете, это всего лишь годовщина…» Шодель держал на сгибе левой руки принесенный из кафе венок, в правой — свой берет. Симону показалось, что глаза у него покраснели.

Прежде чем предоставить слово Казо, Шодель предложил присутствующим соблюсти минуту молчания. Симон поглядел на часы: 11 часов 35 минут, — понятно, почему на улице стало больше прохожих. Рабочие со стройки шли завтракать.

…Я действительно хотел бы посвятить минуту молчания памяти Поля Гранжа, сосредоточиться на мысли о нем, не отвлекаясь окружающим шумом, который свидетельствовал о том, что город продолжает жить своей жизнью. Но для этого недостаточно приостановить текущее время. Надо было бы охватить и прошлое, влить его в эту ничем не заполненную минуту. Я тщетно пытался представить себе лицо Поля, уже вошедшего в историю, лицо человека, чье имя высечено на мраморе, значится в телефонном справочнике на букву «Г» и на адресах писем и счетов, которые получают обитатели улицы Поля Гранжа в Двадцатом округе Парижа, — и не мог. В памяти сначала всплыло лицо молодого рабочего, сидевшего рядом с Андре Жидом на демонстрации фильма «Броненосец «Потемкин», — резко очерченное, грубоватое лицо, как бы привязанное к нескладному туловищу плохоньким зеленым кашне. Потом возникло загорелое лицо руководителя Союза молодежи, сидевшего — это было не то в 1937, не то в 1938 году — в президиуме, лицо человека, овеянного ореолом войны в Испании, откуда он временами приезжал в Париж… И, наконец, вспомнилось страшное лицо на снимке, который показал мне Казо в первый день нашей совместной работы в подполье на улице Флери. В тот момент я лишь мельком взглянул на него, но впоследствии оно в моей памяти воплотило в себе черты не только Гранжа, но и Эдгара, вечно поглаживавшего усики, которые он отрастил, чтобы не так бросался в глаза длинный нос, все же явившийся причиной его гибели под пулеметным огнем эсэсовцев на пляже Альтоны, и черты плотного смешливого Франсуа, расстрелянного на маленьком средиземноморском пляже, где его еще не остывший труп обнаружили десантные войска… У Франсуа, как и у Поля Гранжа, есть теперь своя улица — пыльный бульвар в Тулоне, который лет через пятьдесят так или иначе был бы назван именем Франсуа за его философские труды. И столько других лиц, так и оставшихся безвестными, растворившихся, исчезнувших в водовороте тайной катастрофы, сообщение о которой уместилось в одной строке. На мгновение промелькнуло в памяти воспоминание о Прево. Но обстоятельства смерти Прево до того не вязались с трагедией, о которой мы сегодня вспоминали, что казалось иногда, будто он погиб в войну четырнадцатого года и не принадлежал к нашему поколению. Когда по истечении минуты молчания мы подняли головы и я взглянул на Лоранс, в ее серых глазах затеплилась грустная улыбка, но неподвижные губы оставались плотно сжатыми, такими, какими я их любил. Я знал, что в ту минуту молчания она думала о Пробюсе, хотя никогда о нем не говорила и хотя существовал он теперь лишь на фотографии в комнате ее дочки. Все сначала ей говорили: «Вот твой папа», — а теперь она сама говорит: «Это мой отец, он погиб на войне», и говорит это не без упрека по моему адресу, так как я ей не отец и не погиб на войне…