Красная площадь

«Сначала я подумал было, что в реплике Полетты слышится упрек по моему адресу; ибо в самом деле было ясно, что женщина с таким гладким, без единой морщинки, лицом, как у Лоранс, не могла знать Поля Гранжа в дни его молодости. Полетта как бы упрекала меня за то, что я оказался здесь сегодня не с Камиллой, она словно упрекала меня в измене памятному вечеру, о котором сама позабыла… Но почти тотчас же я сообразил, что она сказала это машинально, что ее «ясно» — среди членов партии слово «ясно» было тогда в моде — прозвучало так же, как прозвучало бы любое другое слово, скажем: «да» или «конечно». Я смотрел на нее, пытаясь понять, как могла молоденькая девушка, которую нежно целовал Гранж, превратиться в полную, суровую женщину, в активистку из ассоциации бывших узников фашизма, жену Бурдье; в ее черной сумке, прижатой сейчас к груди, несомненно, лежат листовки с протестом против перевооружения Германии и список собраний, которые она проводит почти ежевечерне в рабочих пригородах, проводит несмотря ни на что, превозмогая усталость, добросовестно, и вспоминает о Поле всегда с благоговением».

— Мы часто говорили с Бордом о Поле, — продолжал Казо. — Я и сообщил ему об аресте Гранжа, когда мы были еще в подполье.

— Да, не повезло Полю! — Полетта говорила спокойно. — Одним словом… Я ведь сама ничего не знала. Меня арестовали две недели спустя в южной зоне. Последний раз мы виделись с ним в конце сорок третьего года. Да, встречали новый год… — Она задумчиво покачала головой.

— Он прожил замечательную жизнь, — сказал Симон.

— Он жил ради нашего идеала. Об этом он написал мне в своем последнем письме. Так оно и было на самом деле.

— Мне бы следовало процитировать его письмо в своей речи, — сказал Казо — но у меня ничего не было под руками.

— Были статьи о нем в «Юманите», — сказала Полетта. — Правда, давно.

Казо повернулся к Симону:

— Слушай, надо что-то предпринять. Именно тебе следовало бы написать что-нибудь о Гранже. Не статью, а настоящую большую работу. И посолиднее.

Симону мысль понравилась, он только выразил опасение, что трудно будет собрать нужный материал, и спросил, есть ли очевидцы подвига Поля.

Полетта сказала, что Гранж, судя по всему, общался с товарищами по заключению, — ведь через них он и переслал свое последнее письмо.

— У меня есть папка со всеми материалами, которые удалось собрать, — добавила она.

Симона увлекла мысль написать о Гранже, он испытывал радостное волнение, как бывало с ним всегда, когда он внезапно принимал решение, которое впоследствии оказывалось — увы! — слишком «романтичным».

— Да, да… — подхватил он. — Надо непременно что-то сделать, написать что-то такое, что увековечит имя Поля. Но это нелегкая задача.

Полетта предложила заглянуть к ней. Она предоставит в его распоряжение все материалы. У нее есть давние письма Поля, еще когда он был в Испании. Есть газетные вырезки. Она охотно поможет Симону.

— Тем более, что вы знали Поля. Личное знакомство. Что бы там ни говорили, это всегда очень помогает. А теперь мне пора.

Полетта направилась к метро медленным, спокойным шагом. Она не захотела, чтобы ее провожали. Да она и в самом деле жила далеко.

— Подумать только! — произнес Симон. — Это та самая Полетта, которая была вместе с нами в кафе «Будущее» двадцать лет назад!..

— Я вижу, этот вечер в кафе «Будущее» был великим событием в вашей жизни, — заметила Лоранс.

— Борд — романтик, — возразил Казо. — Он полагает, что бывают минуты, когда неожиданно все меняется. Он верит в откровения, способные изменить наши воззрения, в любовь с первого взгляда, притом, конечно, любовь роковую…

— Я верю в то, что вижу, и в то, что знаю, — сказал Симон.

— А разве я в это не верю?

— Нет, ты веришь в то, что говоришь…

— Не смеши, пожалуйста! — Казо от волнения произнес эти слова с таким явственно южным акцентом, что Симон даже умилился.

Добившись от Симона обещания держать его в курсе «работы о Гранже», как он уже успел окрестить свою идею, Казо протянул друзьям руку и, уверив их в том, что идет в другую сторону, быстро исчез.

— Откровенно говоря, он мне не очень-то нравится, — сказала Лоранс.

— Знаю, знаю, — отозвался Симон. — Однако Казо в своем роде совершенно исключительный тип. Только его надо принимать таким, каков он есть.

— Непонятно. Что значит — принимать людей такими, какие они есть? Вовсе это не обязательно… У Казо, кроме слов, ничего нет за душой. Я это почувствовала с первого взгляда. Он подбирает слова одно к другому, как в шараде, и весьма этим доволен. У него примитивный ум.

— Во время оккупации он вел себя очень хорошо, а ведь тогда это была не шутка…

— Во время оккупации все вели себя хорошо, — возразила Лоранс. — Конечно, те, кто хоть что-то делал. Даже те, кто не прочь был порисоваться, вроде Бюзара… Ты не хочешь угостить меня аперитивом?

Они вошли в кафе «Адмирал», там было многолюдно, как обычно в часы аперитива. Гарсон встретил их, точно старых знакомых.

— Что принести?

— Мне сомюр.

— А для мадам?

— Тоже, — сказала Лоранс.

— И ты будешь пить сомюр?

— А почему бы и нет?

— Да так. Глупо.