Красная площадь

— Да уж, хорошего мало, — согласился Скороход. — Все, кто имел честь быть знакомым с господином Олешей, придерживались о нем точно такого же мнения: дескать, сумасшедший, пустил семью по миру, и далее в том же духе… Но вот интересная деталь: эта некрасивая история случилась незадолго до Великого Октября. Потом грянул восемнадцатый год, и мнение знакомых о господине Олеше изменилось самым радикальным образом: вот, мол, ловкач; конечно, всего лишился, так хотя бы удовольствие получил, а у нас все отобрали безо всякого удовольствия… Но и это, заметьте, еще не все. Сразу после революции отец Юрия Карловича эмигрировал в Польшу и до самой своей смерти проработал ночным портье в одном из гродненских отелей. Незавидная судьба, скажете вы. А ведь это как посмотреть! Умер-то он аккурат перед так называемым освобождением Западной Белоруссии доблестной Красной армией. Это ли не везение? Видно, правильно говорят: не везет в игре — повезет в чем-нибудь другом…

— К чему вы ведете? — суховато осведомилась Анна Кирилловна.

— Сейчас объясню, — пообещал Скороход. — Только сначала расскажу историю до конца. Так вот, наученный, казалось бы, горьким опытом своего отца Юрий Карлович Олеша как-то раз отправился с делегацией советских писателей в славный город Париж. Что характерно, попал он в эту поездку совершенно случайно — кто-то там заболел, что ли, а может, сказал что-то недостаточно идеологически выдержанное… Словом, в делегации освободилось место, и на это самое место усадили товарища Олешу, несмотря на его не совсем пролетарское, а точнее, совсем не пролетарское происхождение. И что бы вы думали? В первый же вечер, буквально в первом же попавшемся казино он просадил все деньги, причем не только свои, но и своих товарищей — советских писателей. А потом каялся в своем дневнике: дескать, какой же я негодяй, какой подонок! Так что прошу учесть: азарт — это не блажь, а один из основных человеческих инстинктов. Он передается по наследству, он сидит в мозгу, в крови, в костях — одним словом, в генах. Он был, есть и будет еще долго после того, как нас с вами не станет. Поэтому, повторяю, я сейчас говорю с вами не о судьбах игорного бизнеса, на которые мне, по большому счету, плевать, а о своей, личной, персональной судьбе. Ну, неужто я вам настолько неприятен, что вы спокойно дадите мне пойти ко дну?

По красивому и бесстрастному лицу Анны Кирилловны скользнула легкая тень какой-то глубоко запрятанной эмоции. Что это была за эмоция, Скороход не разобрал, но решил считать, что это сочувствие, ибо в сочувствии сидевшей напротив него холеной стервы в данный момент нуждался больше всего.

— Я православная христианка, — сочувственно сообщила Анна Кирилловна, — и, значит, милосердие мне не чуждо. Только, не взыщите, не пойму, чего вы от меня хотите. Не стану повторяться, описывая свою роль в известном вам процессе, но вы должны понимать, что я всего-навсего незначительный винтик в огромном механизме…

— Винтик винтику рознь, — с готовностью вставил Скороход. — И потом — ну что вы, в самом-то деле? То ящик, то винтик… Вы — ценный, всеми уважаемый, пользующийся огромным доверием работник, да еще к тому же чертовски привлекательная женщина с вот такущей, — он показал руками, — изюминкой… Тоже мне, винтик! Да ради такого винтика любой уважающий себя мужчина горы свернет — буквально по первому слову! А мне, поверьте, свернутые горы не нужны, меня горнорудная промышленность как-то не увлекает.

— Так что вам нужно, не пойму, — сказала Анна Кирилловна, откровенно косясь на часы.

— Несколько дней покоя, — быстро сказал Скороход. — Моя проблема, как вам известно, заключается в фатальном совпадении отсутствия времени с отсутствием свободных денег. Но это поправимо, нужна всего лишь небольшая передышка. Я сейчас веду переговоры с банком о выделении кредита, а эта возня вокруг меня нервирует банкиров. Они ведь, как вы знаете, народ нервный, пугливый… Кстати, это тот самый банк, с которым мы уже давно и плодотворно сотрудничаем. Они вас хорошо знают и ценят безмерно, так что, если вы замолвите словечко…

— Пожалуй, это мне по силам, — окончательно смягчаясь, молвила Анна Кирилловна. — С председателем правления я поговорю, хотя за результат, сами понимаете, не ручаюсь. А что касается срока… Сколько времени вам нужно? Простите, но я должна знать точную дату погашения долга. Сами понимаете, начав напускать туману и раз за разом переносить сроки, я рискую не только не помочь вам, но и сильно навредить себе. Вы даже не представляете, насколько сильно.

— Да в том-то и беда, что представляю, — с кривой улыбкой заверил ее Павел Григорьевич и назвал дату.

Анна Кирилловна сделала движение, и Скороход, поспешно вскочив, помог ей выбраться из-за стола.

— Спасибо за превосходный обед, — сказала она.

— Право, не стоит благодарности, — проворковал Павел Григорьевич, галантно склоняясь над ее узкой ладонью и косясь одним глазом на основное блюдо, к которому она даже не притронулась. — Это я должен всячески вас благодарить. Поверьте, я в долгу не останусь.