Красная площадь

— Да вы на номер его гляньте!

Волосницын глянул, щуря слезящиеся от ветра глаза. Номер действительно был странный. «ПНХ ДЛБ МД К» — было написано на нем вместо цифр и всего прочего.

— Ну и что? — спросил Волосницын.

— Ты чего, Константиныч, в армии не служил? Это ж радисты так друг друга морзянкой посылают. Сокращенно, понял? У них все из одних сокращений. Пошел, мол, на…, ДЛБ ты, МДК!

— Какое еще МДК? — не понял Волосницын.

— А ты добавь пару гласных, — не отрывая взгляда от дороги, посоветовал сообразительный водитель.

Волосницын внял совету и добавил гласные. Ма, ме… Медик? При чем тут какой-то медик? Му… Ах ты тварь!

— Действительно, сука, — согласился он. — Ничего, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий. Прибавь-ка газу, Володя.

Водитель послушно прибавил, сократив дистанцию между собой и «восьмеркой» сначала до двадцати метров, потом до десяти, потом до трех…

— Тормози!!! — дико заверещал Волосницын, но водитель уже и сам все увидел и принял меры. Он резко ударил по тормозам и вывернул руль. Машину занесло и развернуло боком, едва не опрокинув. Перед тем как остановиться, она подпрыгнула на каком-то препятствии, и все, кто в ней сидел, обмерли от ужаса.

…В салоне мчащейся переулками и проходными дворами «восьмерки» царила теплая, дружественная атмосфера, какую можно встретить, пожалуй, только в рекреации психиатрической лечебницы, где больные играют в детское лото, складывают из кубиков с буквами простые слова и предаются иным тихим, высокоинтеллектуальным забавам.

— Я бы тебя давно пришил, — вертя баранку и ловко играя педалями, доверительно объяснял окаменевшему от ужаса Павлу Григорьевичу словоохотливый Твердохлебов. — Да мне один умный человек подсказал: это, мол, для него слишком простой выход. Грех на душу возьмешь, а он опять сухим из воды выйдет — погиб, дескать, от руки маньяка. А надо, говорит, чтоб грех этот он сам на себя взял, потому что — око за око, зуб за зуб, как аукнется, так и откликнется…

— Я вас не понимаю, — нашел в себе силы произнести Павел Григорьевич. — Чего вы от меня хотите?

— А ты вот у него спроси, — оторвав от руля правую руку, Твердохлебов ткнул большим пальцем через плечо, в сторону заднего сиденья. — Он тебе все подробно объяснит — что, как, почему… Кстати, и папочку свою ему передай.

Скороход обернулся. На заднем сиденье никого не было.

— Там никого нет, — сказал он.

— Есть, — возразил Твердохлебов, — только ты его не видишь. Никто его не видит, кроме меня. Наверное, это неспроста. А ты как думаешь? Клади, клади папочку назад, не стесняйся. Он парень негордый, если что, подвинется. Помню, — продолжал он повествовательным тоном, который никак не сочетался ни с ситуацией в целом, ни с бешено мелькающими со всех сторон стенами, углами, проездами, мусорными баками, столбами и припаркованными автомобилями, — тот же самый тип, который мне насчет тебя посоветовал, однажды спросил: не боишься, мол, что он к тебе по ночам с того света являться начнет?

Нашел чем пугать! Да он, Серега, теперь со мной и днем и ночью, я уж и привык, внимания почти не обращаю. Так вроде даже и веселее. Видно, нет ему покоя на том свете. И не будет, пока ты, кровосос, землю топчешь.

— Я вас не понимаю, — повторил Павел Григорьевич.

Что он понимал, так это то, что рядом с ним за рулем потрепанной, дребезжащей машины сидит сумасшедший, маньяк, отчего-то невзлюбивший именно его — одного из всего огромного человечества.

Он покосился в боковое зеркало. В забрызганном, пыльном стекле маячил, то исчезая из вида, то снова появляясь, джип охраны.

— А чего тут понимать, — спокойно сказал Твердохлебов. Он бешено завертел баранку, вписываясь в крутой поворот. — Я ж тебе русским языком объясняю: до осени тебе все равно не дожить, я не позволю. Поэтому ты не жди, пока совсем невтерпеж станет, а прямо сейчас пойди и что-нибудь с собой сделай: застрелись, повесься, из окна башкой вниз сигани… Ну, не мне тебя учить. Тут главное — принять решение, а способ найдется. Их, способов, столько, что и не сосчитаешь. Ты в первую голову вот что усвой: я тебя со свету все равно сживу, не мытьем, так катаньем. В самом крайнем, распоследнем случае, если увижу, что у тебя совсем кишка тонка, придется грех на душу взять. Но жить ты не будешь. Теперь все понял? Тогда пошел вон.

— Простите?

Скороход повернул голову и почти наткнулся на дуло направленного ему в лицо пистолета.

— Бог простит, — сообщил Твердохлебов и взвел большим пальцем курок. — Пошел вон, кому сказано!

— Но…

— Считаю до одного, — предупредил майор и слегка притормозил.