Пивоваров вышел к реке. Он не знал, была ли эта часть реки до запруды, в которой летом плескались дачники с собаками, и у которой пьяные компании по пятницам неизменно жарили шашлыки. Потом эти компании, если они не затихали к двум или трем часам ночи, разгонял он, участковый. Если река была до запруды – то ее называли просто «ручьем», бравшим свое начало совсем рядом, в заросшем высоким камышом болоте. Но если после, то ручей именовали уже «Кобринкой», и считали именно рекой. Хотя, Костя не видел особой разницы. Речка, с шумом вырывавшаяся из пруда на краю поселка, пенившаяся и шумящая в двух широких трубах, у которых вечно скапливался какой-то мусор, совершенно не менялась внешне – была все такой же маленькой, мелкой и темной, как до труб и насыпи на них. Она извивалась между толстыми еловыми стволами, где-то даже уходила под землю, но всегда несла свои воды вперед, чтобы севернее, миновав рощи, поля и луга, встретиться с рекой Суйдой. И все перемены случались только с названием реки, но не с ней самой.
Снегопад не смог до конца укрыть реку белым. И берега не замерзавшей даже в январе Кобринки (Костя решил, что это она, если сейчас он стоит в еловом лесу) были красными. Белый снег, красные полоски берегов и черная, несущаяся по мелководным перекатам вода – вот что увидел Пивоваров перед собой, подойдя к самому берегу. Около рыжих валунов, вросших в землю под корнями старой, покосившейся сосны, нависавшей полукруглой аркой над руслом, вода бурлила, выбрасывая желтоватую, впитавшую в себя смолу еловой хвои, пену на берег. Все реки «пограничной земли», тысячелетиями прорывавшие себе дорогу в твердой, крошащейся глине Приоредежья, имели темно-алый, багровый цвет берегов.
Наклонившись, Костя опустил правую руку в воду. Ледяной поток сковал кисть холодом, начавшую болеть точно так же, как и тогда, в Матвеевском доме жгучей, острой болью. Взял горсть красной глины со дна, поднял ее в ладони. Провел рукой против течения. Глина вместе с песком, вырываясь между пальцами тонкими алыми струями, поплыли вниз по течению, вслед за темной лесной водой. На коже остались маленькие блестящие частицы. Металл. Земля здесь красная от того, что в ней много железа. Так он слышал от кого-то из местных. Теперь это железо маленькими, искрящимися даже под тенью еловых лап, звездами, было на его коже. И среди всех, самой крупной, виднелась одна пятиконечная. Навсегда оставшаяся на руке.
Костя умыл лицо. Сел на камень под корнями сосны и решил подождать, наблюдая за водой.
Вода текла мимо. Тащила по дну редкие осенние листья и кусочки прозрачного льда. Вода будто темнела с каждой минутой. Снегопад стал гуще, снег сыпал стеной. Красные берега и реки замелькали перед глазами. Одно растворялось в другом. Единственным звуком, который Костя слышал, было журчание воды. Краем глаза, справа от себя, он различил что-то яркое, блеснувшее, вроде бы, красным. Привиделось, что это Федотова в своей панаме. Обернувшись, Пивоваров не увидел ничего. Потом на другом берегу реки, вроде бы, начали сгущаться неясные силуэты, поднимаясь из снега и приобретая очертания людей. Но как только он пытался их разглядеть, они сразу же тонули в буреломе: просто игра воображения и метель. Рядом не было никого. Ветви складывались над головой Пивоварова в странные знаки, похожие на те, которыми ведьма из библиотеки расписала когда-то винтовку. Черемуха, рябина и ольха, росшие у самой кромки воды, мелькали в снегопаде, и их стволы наклонялись под напором ветра, пересекаясь, на несколько секунд пропадали в белой снежной дымке и возникали из нее вновь.
Пивоваров знал, что это просто видения. Совсем не то, что нужно на самом деле.
Так же, как не увидел он до этого ответа на свои вопросы в рассказе Бадмаева – не видел он его и здесь. Гудящая метелью красная река пыталась что-то сказать человеку, находившемуся на ее берегу. Соединенная со всеми реками этих мест, и с самой здешней землей, может быть, проносясь где-то подземными потоками под Матвеевским домом, растворяясь в болотах. Как растворяются очертания древесных стволов в снегопаде. Или проникая в саму Тень, каким-то неведомым людям образом. Но Костя не понимал. Нечто очень важное было совсем рядом, оставаясь пока что еще недоступным для его понимания.
До тех пор, пока Пивоваров не сжал правую, покалеченную, руку так, что боль от торчащего в ней куска железа долетела острым, ярким светом до самого центра сознания. Костя зажмурился, завалился на бок, угадив в лесной ручей ногой, сполз по мокрому, белому берегу прямо в воду, оставляя за собой черно-красную полосу земли, на которой искрилась изумрудным еще не до конца увядшая трава.
В эту секунду он вспомнил.